ЦЕРКОВНЫЙ ВОР
Рассказ
По имени его не знал никто, в лицо
— немногие. Но кличка Кот была на слуху у всех, кто промышлял иконами,
или «досточками», как говорили между собой церковные воры, реставраторы,
толкачи и даже антиквары. Понятно, те из них, кто не брезговали
краденым. Таких Кот называл — антикварвары.
Кот приехал в Ярилов по наводке. Думал
управиться за пару дней, а застрял на неделю. С погодой не повезло:
декабрь был сырой, гриппозный. Из-за влажности собор и летние церкви
в Ярилове не открывали. Вместе с немногими в эту пору туристами
Кот осмотрел все достопримечательности. И вместе с ними ворчал за
завтраком, что главного-то не увидели, а за все, мол, уплочено.
День за днем Кот бесцельно месил рыхлый
потемневший снег на улицах городка. Низкие тучи чуть не цеплялись
за кресты колоколен, стаи крикливых ворон метались над крышами.
Местный кремль, церкви и часовни тоже казались угрюмыми и приземленными.
Глядя вокруг, Кот подумал: когда-то здесь и на улицах было черно
от монахов, батюшек, матушек и прочего поповского сословия.
На территорию кремля Кот зашел только
один раз, чтобы не засветиться раньше времени. Постоял перед запертыми
воротами собора, обошел его кругом и удалился. Оставалось лишь ждать
у храма погоды. Ну да он не торопился, командировка была оплачена.
* * *
Уже много лет Кот работал только по
заказам «купцов». Тех, кто покупает, кто деньги платит. Забирался
туда, куда указывали, и уносил то, о чем условился с купцом. Лишнего,
даже очень ценной утвари, не брал, чтобы не таскаться потом с краденым
товаром по барыгам и антикварварам. Наверняка многие из них были
под наблюдением органов.
И еще несколько заповедей Кот приучился
свято соблюдать. Он никогда не грабил музеев, никогда. Музейные
ценности — это собственность государства, а государство не любит,
когда его грабят. Хотя позволяет себе это удовольствие в отношении
своих граждан постоянно. Другое дело церковное имущество. Церковь
— она сама по себе. Она для властей, конечно, не враг уже, но ведь
и в друзья не годится. Потому что власть земная — временна, а власть
небесная — на веки вечные. Когда церковь теряет имущество, она переносит
это со смирением, государство же на словах выражает ей сочувствие,
но не слишком-то печалится.
Избегал Кот и драгоценностей. И ругал
про себя духовенство за пристрастие к золотым и серебряным вещицам,
да еще украшенным драгоценными камнями. Знал: на суде, в обвинительном
заключении каждый грамм, каждый камушек отдельной строкой ляжет.
Другое дело икона, досточка в скромном
окладе или без него, не отягощенная ничем материальным. Что такое
слова «духовная ценность» и сколько весят они в обвинительном заключении
по сравнению с серебром, рыжухой и камушками? Да почти что невесомы.
Конечно, эти заповеди от наказания
не спасали. Но уменьшали риск и снижали ответственность. Остальное
было делом везения. Ему пока везло, не в пример многим: все, с кем
он начинал, сидели и не по первой ходке.
* * *
На исходе недели в Ярилов приехал купец.
«Проверяет! Боится, что я влип, тогда
и на него могу навести,» — усмехнулся про себя Кот.
Купец был так себе, начинал фарцовкой
еще при советах, потом перешел на антиквариат, хотя смыслил в этом
мало, но потихоньку шел в гору. Скорее он сам подвязался посредником
между вором и каким-нибудь респектабельным покупателем.
Как всякий трудяга, Кот недолюбливал
своих работодателей. Платили ему, основному добытчику, в сущности
гроши, да притом всегда тянули с гонораром. И хотя весь риск предприятия
лежал на нем, и он сроду никого не закладывал, именно купцы отчаянно
трусили.
Встретились в музее деревянного зодчества.
Сидели на крыльце ладной деревенской церковки, словно игрушечной,
сложенной из спичек для забавы. Прятались от ветра в поднятые воротники,
толковали шепотом.
— Ты бы еще на «Кадиллаке» приехал,
— прошипел Кот. — Твой «Мерседес» нервирует местное население. Договорились
же: сиди и жди. Как сработаю, сразу получишь свое. Мне держать у
себя паленое ни к чему.
— Да я так просто, — оправдывался купец.
— Думал, может, помощь нужна?
Кот встал и посмотрел на него сверху
вниз.
— Там мне никто не поможет. Не дергайся
и поезжай домой.
Купец уехал, и Кот вздохнул с облегчением.
Нет, не любил он этих тварей.
* * *
Потом городок немного оживился. Приехала
киноэкспедиция снимать исторический фильм. В Ярилове часто снимали
натуру для исторических фильмов. Киношники работали, туристы крутились
вокруг съемочной площадки, узнавали киноартистов и грязно сплетничали.
Втянули и Кота в кинопроцесс. Его углядел
ассистент режиссера, пристал и все норовил ухватиться под руку.
— Вы местный? Или турист?
— Командировочный, — сурово ответил
Кот. В своем строгом темном пальто при портфеле он и вправду был
похож на столичного чиновника.
— Мы набираем массовку для сцены штурма
кремля татарами. У вас внешность походящая, разрез глаз восточный.
Мы русских-то набрали, а вот с татарами беда. Ну, конечно, под гримом
и негр за татарина сойдет...
— Нет, нет, я занят очень, — ломался
Кот, но потом согласился. — Ладно, только загримируйте так, чтобы
мать родная не узнала. А-то ведь я в очень серьезном учреждении
служу. Сотрудники засмеют.
— Не беспокойтесь, у нас профессионалы
работают, — заверил киношник.
Съемку назначили наутро.
* * *
Участников массовки привезли на автобусах
в поле к стенам монастыря еще затемно. Одевались и гримировались
в двух сенных сараях — в одном русские латники, в другом татары.
В татарском сеннике было шумно, как
в караван-сарае. Статисты, разглядывая друг друга, посмеивались.
В стане же русских стояла тревожная тишина.
Кота нарядили в стеганый халат и остроконечную
рысью шапку, дали кривую саблю, щит и лук со стрелами. Одним из
первых он сел гримироваться. Гримерша посмотрела на него и сказала:
— Этому и рисовать ничего не надо.
Вот разве что усы приклею.
Кот посмотрел в зеркало — басурман!
Он усмехнулся, и рожа сделалась еще наглее.
В сарае становилось душно. Кот вышел
на воздух. Достал сигарету, закурил. Светало. В полумраке едва различался
второй сарай, из которого не доносилось ни звука.
Вдруг дверь сарая заскрипела, и в белом
мареве появилась квадратная фигура человека. Он постоял, постоял,
потом медленно, враскачку зашагал по направлению к татарскому сараю.
«Хрум, хрум, хрум!»
— скрипел снег под тяжелыми шагами.
Казалось, он идет бесконечно долго.
Наконец Кот разглядел идущего к нему
бородатого латника в кольчуге и в шлеме с шишаком. И что-то было
в его замедленном приближении роковое, неизбежное. Кот поежился.
Латник подошел вплотную, снял рукавицу,
вытряс из нее «беломорину».
— Дай прикурить, — прогудел он, дохнув
перегаром.
Он не сразу пристыковался папиросой
к сигарете, хотя Кот и старался ему помочь. Заметно было, что мужик
вчера сильно перебрал.
Но вот папироса задымилась, богатырь
несколько раз затянулся, и ему как будто маленько полегчало. Тут
он пристально взглянул на Кота, и взгляд его был долгим и тяжелым,
как путь от сарая до сарая. Не отводя глаз, русский воин отбросил
окурок папиросы, натянул рукавицы и пробасил:
— Помнишь, сссука, как с Руси гнали?
Развернулся и так же медленно — хрум,
хрум, хрум — потопал в свой угрюмый, молчаливый стан.
В этот миг для Кота вдруг соединились
клочья разорванного времени — прошлое, настоящее, будущее. Но только
на мгновение. Он усмехнулся, и этой усмешкой прогнал наваждение.
Просто посмеялся над похмельным мужиком, вот и все.
— Тут с вами поживешь, совсем одуреешь!
— сказал он негромко и щелчком запулил окурок сигареты в поле.
Когда рассвело, начались съемки. Сначала
татары долбили в монастырские ворота окованным бревном, а русские
со стен стреляли из луков и бросали пенопластовые «камни». Потом
конные и пешие завоеватели врывались внутрь и рубились с защитниками
крепости. Пиротехники напустили дыму — жгли дымовые шашки. Музейщики
всполошились, ругались с режиссером и обещали жаловаться по начальству.
Но все это было уже понарошку, как
будто в детской игре, но замешанной на взрослой бестолковщине.
К середине дня съемку закончили. Ассистент
режиссера потребовал паспорта и начал заполнять ведомости на выплату
денег. Статисты встали в очередь. После жаркой сечи боевые порядки
татар и русских смешались. А получив съемочные, эта разноцветная
орда побраталась и группами по трое покинула разоренный монастырь.
Только Кот денег не получал и от предложений
выпить отказался. Но потом вспомнил, что уже очень давно легально
не зарабатывал. Вернулся к ассистенту и получил съемочные последним.
Разумеется, по чужому паспорту.
Через день пленку проявили и пригласили
всех желающих посмотреть отснятый материал. Просмотр организовали
в местном кинотеатре поздно вечером, после окончания последнего
сеанса. Кроме киногруппы, в зале сидело с десяток статистов. Погас
свет, экран осветился.
Массовка была отснята без звука. В
полной тишине враги таранили ворота. Молча врывались на монастырский
двор, взмахивали саблями, кололи копьями. Их открытых ртов, казалось,
прямо в сознание Кота вторгались безмолвные крики ярости. Один раз
он увидел себя на среднем плане, узнал по одежде, а лицо было чужое,
застывшее, будто мертвое лицо... Ему стало не по себе, и он потихоньку
ушел в гостиницу.
Поднялся сильный ветер, повалил снег,
все было в смятении — земля и небо, и мысли Кота стали какие-то
рваные, недодуманные до конца. «Хуже нет, чем ждать и... Все беды
наши от... От чего наши беды?.. Да не все ли равно!»
* * *
В воскресенье Ярилов преобразился и
глядел именинником. На ярко-голубом небе вовсю жарило солнышко,
подновленный снег слезил глаза белизной, кругом горели золотом маковки
церквей, которые еще вчера казались тусклой бронзой. Даже вороны
нынче орали по-другому — дурашливо, точно клоуны, выбегающие на
манеж с криком: «А вот и я!..»
Колокола и колокольцы по всему Ярилову
уже звонили к воскресной службе. Кот отправился в кремль. Ворота
собора были распахнуты, туда, крестясь, заходили прихожане. Кот
вошел следом.
Музей лишь недавно возвратил собор
церкви. Прежним владельцам и местной епархии удалось договориться,
что храм будет и музеем, и домом молитвы, что там будет соблюдаться
режим температуры и влажности для сохранности фресок и икон. Поэтому
службы в соборе шли только по двунадесятым и великим праздникам,
да по воскресеньям в утренние часы, если позволяли погодные условия.
В остальное время собор оставался музеем, в притворе, сразу за воротами,
продавали билетики, девушки-гиды водили экскурсантов и пели им про
дела давно минувших дней.
«И сигнализация осталась музейная»,
— заметил Кот, оглядываясь в притворе. Проводка, датчики, контакты-прерыватели
— с виду вся охранная система была исправна.
При входе из притвора в храм за деревянным
прилавком старушка-черноризница продавала свечи, лампадное масло
и православные книжицы. Кот прикупил дюжину свечек и начал продвигаться
за спинами молящихся по периметру храма. Стоял, крестился, ставил
свечи под образа святых и угодников и, должно быть, казался со стороны
погруженным в молитву.
Окна изнутри не были подключены к сигнализации,
но забраны снаружи коваными узорными решетками. Это Кот выяснил
еще при наружном осмотре собора неделю назад. Верхний ряд окон был
расположен слишком высоко, по отвесной стене не взобраться, рядом
нет ни строений, ни деревьев...
Под южной стеной стояла гробница из
белого камня какого-то местного угодника. В одной такой гробнице
Кот пролежал полночи, а потом выбрался и унес что было заказано.
Вот и сейчас он попробовал незаметно сдвинуть крышку. Пустой номер:
видно посадили на цемент.
Кот остановился перед иконостасом,
напротив царских врат. Запрокинув голову, пробежал взглядом по ярусам
апостолов, пророков и архангелов.
Вспомнил, как однажды карабкался наверх
к пророку Илие. Он и тогда брал с собой только большую, изготовленную
на заказ титановую отвертку, которой можно было действовать как
фомкой и стамеской, несколько штопоров и второй брючный ремень.
Да еще вратарские перчатки с резиновыми пупырышками на внутренней
поверхности ладоней, исключавшими выскальзывание из рук. Все эти
предметы, будь они обнаружены при обыске, не являлись доказательствами
преступления или злого умысла. Штопоры он ввинчивал в деревянный
иконостас и забирался по ним на нужную высоту, там пристегивался
вторым ремнем и отверткой выламывал доску из рамы. С тем Илией он
намучился: портретик был великоват и прибит на совесть четырехгранными
коваными гвоздями. Кот привязал Илию за спину и начал спускаться,
последовательно вывинчивая штопоры. Это был его авторский метод
восхождения к небожителям, не освоенный другими церковными ворами
и не раскрытый умниками-сыскарями. И вот уже на апостольском ярусе
Кот с ужасом почувствовал, что весь иконостас начинает медленно
крениться на него. Кот мгновенно спрыгнул вниз, в прыжке перевернулся
на полоборота и мягко приземлился на четыре точки. И даже не повредил
Илию, правда, тот больно стукнул Кота по хребту. Кот не заметил,
как оказался на середине храма, где иконостас не мог бы его накрыть.
Но конструкция устояла, только провисла малость. Кот вернулся к
иконостасу, вывернул оставленные штопоры и только после этого ушел...
...Уже запели Иисусову молитву, и Кот
подхватил вместе с хором и прихожанами: «...И не введи нас во искушение,
но избави нас от лукавого...»
«А тут и лезть никуда не надо, подходи
и бери», — думал он, глядя на заказанную икону «Богоматерь Умиление»,
висевшую слева от царских врат. Икона была небольшая, старого письма,
без оклада. «Такую за пазухой унести можно,» — решил Кот.
Литургия подходила к концу. Священник
вынес из алтаря чашу со Святыми Дарами. Народ потянулся причащаться.
Кот еще раз огляделся по сторонам, чтобы хорошенько все запомнить,
и вышел из собора. Он знал, что в церкви да на кладбище всегда есть
где спрятаться. Надо только места знать.
* * *
Пообедав в ресторане дорого, но без
шику, Кот выехал из гостиницы. Сказал дежурной администраторше со
вздохом сожаления: «Хорошего понемножку, завтра на работу.» Она
изобразила на симпатичной мордашке глубокое сочувствие: мол, как
я вас понимаю, ведь и я при исполнении. И тоже вздохнула. Вздох
ее по тональности напоминал котовский, но содержал в себе и еще
нечто затаенно женское.
На автобусной станции Кот взял билет
на Москву. Пустой портфель запер в автоматической камере хранения.
Все необходимое было с ним и на нем.
Кот вернулся в кремль примерно за час
до закрытия музея. Стоял у ворот, изучая «План расположения объектов
истории и культуры на территории заповедника». Ждал, когда в собор
пойдет последняя экскурсия. «Только бы не школьники, — думал он.
— Даже за второгодника я не сойду, а учителем меня сами детишки
не признают...»
И вот они появились, жадные до культуры
и духовных ценностей туристы во главе с Пушистой Шубкой, из которой
сверху выглядывала пушистая шапка того же меха, а снизу открывались
полноватые икры, обтянутые лайкрой, и в шнурованных полусапожках
а-ля «гимназистки рымяныя, от мороза чуть пьяныя». Кот пристроился
в хвост группы и вместе со всеми вошел в собор.
Несколько экскурсантов задержались
возле столика билетерши. Не за билетами, экскурсия была оплачена
заранее, просто некоторые туристы хотели купить наборы открыток
с видами Ярилова и художественные альбомы музея-заповедника. Кот
тоже с заинтересованным видом рассматривал обложки, стараясь держаться
позади всех. Наконец покупки были сделаны, и Пушистая Шубка призывно
застучала каблучками уже внутри собора.
Как только группа скрылась за мощной
колонной у северной стены, Кот одним прыжком бесшумно перемахнул
через прилавок свечной лавочки и распластался там на полу.
Лежа на каменных плитах, Кот вполуха
прослушал затверженную лекцию Пушистой Шубки. Икону Богоматери она
упомянула как дар собору какого-то князя, еще сказала, что икона
считалась чудотворной и время от времени истекала слезами, причем,
плакала она благовонным мирром, поэтому, дескать, с нее даже совлекли
драгоценную ризу, дабы православны христианы могли видеть следы
слез Богородичных. Но это скорее всего красивое предание, по крайней
мере, в период музейного хранения мирроточивость иконы не отмечена.
Поведала она и о богоугодной жизни старца Игнатия, чьи нетленные
мощи покоятся в каменной гробнице. Оказывается, этот Игнатий тихим
своим голосом останавливал междоусобицы, мирил враждующих, призывал
к раскаянию заблудших. Но одного яриловского воеводу образумить
не сумел и чем-то прогневил, надо полагать, правдивым словом, и
тот уморил старца голодом в подземелье. Но и воевода пострадал:
его подняли на пики собственные стрельцы, которым он не платил жалования,
а старца Игнатия уже не было, чтобы примирить воеводу с его войском...
Кот чувствовал себя вполне сносно.
Он нарочно оделся тепло, угрелся, и теперь то и дело впадал в дрему.
Опасался только, как бы не захрапеть. Такое с ним случилось когда-то
в кладбищенской церкви, где его по храпу и обнаружил сторож. Но
Кот прикинулся мертвецки пьяным, мычал, икал и не мог объяснить
сторожу, как он там оказался.
Сквозь дремоту он слышал, как ушли
экскурсанты. Потом кто-то обошел храм кругом — и заскрипели, загромыхали
кованые ворота, запираемые на засов. Затем — полная тишина и тьма
непроглядная. Кот окончательно успокоился и заснул.
Он проснулся в полночь и прислушался.
Ничего подозрительного, только привычные, знакомые ему шорохи: где-то
церковная крыса точила старое дерево да попискивали мыши над крошевом
старых просфор.
Кот выбрался из своего укрытия, размялся,
разгоняя кровь по телу, потому что все-таки малость примерз. Глаза
уже привыкли к темноте. Он достал свою чудо-отвертку и подошел к
Богородице. Провел рукой по краям доски — щель между ней и иконостасом
была невелика, как раз чтобы просунуть туда отвертку.
Действуя отверткой как фомкой, Кот
потянул доску на себя. Крякнуло старое дерево. «Пошла!» — обрадовался
Кот и принялся выворачивать доску с другого края. Кот был силен,
и нарочно действовал вполсилы, чтобы не повредить икону. Наконец,
он решил, что теперь можно и руками оторвать. Провел пальцами по
краям доски — что за!.. Щели между доской и иконостасом как не бывало.
Он еще раз подважил доску справа и
слева, сверху и снизу, проверил рукой — ни с места! Ведь чувствовал
же, как она поддается, и древесина крякала...
Полная луна заглянула в окно верхнего
яруса, стало совсем светло. Кот чуть не кончиком носа прошелся по
периметру иконы и ничего не смог понять. «Уфф!» — ему стало жарко,
он скинул пальто и бросил его на крышку гробницы. И еще с полчаса
бился над иконой — впустую. «Да чем же они ее присобачили? На шурупы
что ли посадили?» Кот снял свитер и орудовал в одной рубашке в полную
силу. Но икона всякий раз сначала поддавалась его усилиям, а потом
непостижимым образом возвращалась на место.
Кот решил передохнуть, собраться с
силами и с мыслями. Сел на крышку гробницы, перевел дух. Сразу почувствовал,
какая стужа в соборе, и одел свитер и пальто.
Лунный свет из окна сверху будто нарочно
выхватывал Богородицу из мрака. Кот смотрел на нее с недоумением.
— Что, не дается Матушка в руки? —
раздался тихий голос возле самого уха.
Кот повернул голову — рядом на крышке
гробницы сидел старичок. Голова белая, одежда черная до пят.
— Ты кто, поп или сторож? — спросил
Кот как можно спокойнее. А сам обхватил пальцами рукоятку отвертки
во внутреннем кармане пальто. Употребить остро отточенное жало как
оружие ему ни разу не доводилось, но он не исключал, что такой случай
может представиться.
— Да вроде сторожа, — охотно и вполне
миролюбиво отвечал старичок.
— Только нешто от вас устережешь? Тащут,
все тащут. И свои и чужие, прости Господи!
Кот разжал пальцы. Дед был тихий, полудохлый
и опасности не представлял. Похоже, он «лечить» Кота собирался:
стыдить, душеспасительную беседу вести.
— Но ты возьми, если тебе так нужно,
— вдруг простодушно предложил старичок.
«Испугался дедок,» — подумал Кот. А
вслух произнес:
— Так ведь не дается.
— Ишь ты, не дае-е-ется! — удивленно
протянул дед. И добавил насмешливо: — Не умеешь, значить.
«Ага, ты еще учить меня будешь!» —
раздраженно подумал Кот, но промолчал.
— А взять Ее очень даже просто, — заметил
старичок.
— Это как же? — поинтересовался Кот.
— Обыкновенно, как святой образ берут.
Гляди-ка!
Старичок соскочил с гробницы и засеменил
к иконостасу: шлеп-шлеп-шлеп...
«Да он босой!» — заметил Кот. И мороз
продрал его по коже под одеждой.
А старичок подошел к Богородице, перекрестился,
приложился сперва к ручке Матери, потом к ножке Младенца и снял
образ с иконостаса. Так легко и просто, как обычно снимают со стены
портрет, подвешенный за веревочку на гвоздике. Держа икону у груди,
старичок позвал:
— Иди сюда, сынок.
Кот съежился, его колотил озноб. «Не
могу-у!» — беззвучно кривились губы.
— Иди-иди, через «не могу», глядишь
— полегчает, — все звал старичок.
Ноги не шли, будто скрюченные ревматизмом.
Кот кое-как опустился на пол и на четвереньках пополз к старику
с образом на груди.
И вот его лицо оказалось вровень с
иконой. Взгляды вора и Богородицы встретились. Он увидел, как Ее
глаза наполняются слезами и струйками сбегают вниз по прекрасному
лицу. Воздух в соборе сделался теплым и медвяным, как летним вечером
на цветущем лугу.
Кот тихо плакал.
— Поплачь, милый, поплачь, — сказал
старичок ласково, как будто разрешал ему это.
Слезы брызнули из глаз, рыдания рвались
из груди. Кот плакал, и тепло разливалось от сердца по всему телу,
ноги и руки словно освобождались от пут. Он уже мог подняться с
колен, но не вставал. Хотелось еще постоять вот так, смотреть сквозь
слезы глаза в глаза...
Он не помнил, как икона оказалась на
своем месте и когда его оставил старичок. По полу тянуло холодным
сквозняком. Кот поднялся и вышел в притвор. Ворота собора были распахнуты.
Кот пошел прочь — из собора, из кремля,
из города, в распахнутом пальто, с непокрытой головой, не чувствуя
холода и усталости. На высоком мосту через реку он поднял голову
к небу, посмотрел на звезды и чему-то улыбнулся. И зашагал дальше,
дальше, по дороге через заснеженное поле, край которого сливался
с краем неба...
С тех пор никто не видел церковного
вора по кличке Кот.
* * *
|
