Анатолий МАСЛОВ
в Библиотеке Чугунного Козьмы

АНАТОЛИЙ МАСЛОВ. СКАЗКИ. СТАРИЧОК-ПТИЦА

СКАЗКИ. СТАРИЧОК-ПТИЦА
Часть 1
Часть 2
РАССКАЗЫ
ПРИТЧИ
СТИХИ
МАНИФЕСТ
КАРТИНЫ

СТАРИЧОК-ПТИЦА

Часть 1

1.

Когда автобус остановился, и открыли дверь, старичок вышел на улицу, как-то легко подпрыгнул и сел на ребро двери у крыши. Потом он взмахнул руками и медленно полетел. Все изумленно смотрели вслед. Мальчик, который стоял с краю, сказал: «Он спрашивал, переехали ли мы Пиренеи? Мы не переехали, а он улетел». Все молча смотрели вдаль, но старичка-птицы уже не было. Только вился серебряный след.

2.

Подошло маршрутное такси. Открыв двери, мы втиснулись в него. Автобус был маленький, желтенький, как божья коровка. Там в первом ряду сидел старичок, задавленный объемными сумками, сверху которых выглядывал острый нос и два пронзительных глаза. Рядом женщина рыдала в мобильник: «...Опять пьяный, но хоть дома!» Девушка сбоку протянула старичку двадцать рублей передать водителю за проезд, но старичок деньги не взял, а вежливо поблагодарил: «Спасибо, у меня есть». Он все время нервничал, крутил головой.

«Почему искривилось время?..» бормотал и окликнул он всех, но никто не ответил. Он пожевал губами, скинул сумки с колен, легко подпрыгнул и оказался рядом с водителем. «Почему?» — шептал он, открывая боковую дверь, пододвинулся к краю сиденья, взял водителя под локоток и вместе с ним улетел.

А мы поехали дальше.

3.

В осеннем небе над нами летят лебеди. Медленные взмахи крыльев, вытянутые шеи, голова далеко впереди выглядывает: что там? Стая-клин, полковничий ромб, благодатно курлычет — прощается или здоровается или опробует органную акустику неба?

Белые-белые всегда рядом, не увидишь одинокого лебедя, пересекающего небосвод. Красивое, прекрасное — оно вместе. Алчность и злость — одно.

И носится, носится сокол и с кем полететь? — и мысли нет такой.

Автобус спешил к железнодорожному вокзалу — провожали начинающего очеркиста. Садовник-поэт Галина Рукина о чем-то думала и тихо улыбалась. Писатель Холкин укладывал в блокнот женский диалог по мобильнику о тяжелой доле крепко выпившего мужа, потом он увидел лебедей и стал торкать карандашом в небо: «Один, два, двенадцать». Прошептал: «Совсем как у Александра. Совсем как у Блока».

4.

Город млел в середине лета, когда в запущенном парке на окраине пустыря появился старичок. Он все ходил, натягивал веревки, качал головой. Потом привезли всякие плиты и кирпичи, пришли рабочие, махали руками — и появилась вышка для прыжков в воду с площадками и эластичными досками. Башня торчала из пустыря, из самого его травянистого слоя. Намека на то, что будут и рыть бассейн, не было. Подходил народ, стали роптать: «А бассейн?.. А бассейн?» И только тут старичок их как бы увидел. Он повернулся и строго молчал. «Так будете прыгать», — отрезал он, поднимаясь по лестнице. Достигнув середины, он обернулся: «Так будете». И уже на самом верху погрозил пальцем и улетел.

5.

Старичок сидел под деревом. Он видел, что происходит там, на другом берегу широкой, томительной для души реки — небольшая деревенька, скот, птица.

При виде птиц, ноздри его раздувались: своей половиной души и тела старичок происходил из соколиного рода. Его предки были кречеты. В далекие времена жили свободно, иногда служили в крепостях и замках. Другой половиной он относился к православному роду, но жестокий нрав кречета всегда побеждал. Схватив кого-нибудь в острые когти и придушив, он начинал каяться и шептать молитвы, но какую половину души он хотел спасти, стремительно рассекая холодный поток окровавленным клювом? Все смешалось.

Было грустно. Ветер шевелил его серебряные пряди и заглядывал в глаза. Они были бесконечны, в них полыхал огонь. Но вдруг мягкий голубой свет вошел в них и время стало уходить, уступая место покою. Старичок вытянул руку, согнул под прямым углом ладонь, взлетел и удивился: не крылья подняли его — то пришел второй его род — род молений, трудов, просветлений.

6.

Вверху за спиной шипение. Он оглянулся и увидел беснующихся птиц. Они дрались, обсуждая двойственность его души и тела:

— Старичок должен быть злобным. Человеческое не может быть в птице. Миры не пересекаются!

7.

«Устремленный взгляд», она же ученица 1-а класса Вероника Позднякова брела из школы. Ничто не предвещало никаких приключений, но тут к ней подошел старичок, тихонько взял за руку, как-то легко подпрыгнул, посадил Веронику на дерево и улетел. «Свят, свят, свят!» — встрепенувшись, прохрипела ворона.

Сокол, выкручиваясь из мертвой петли, окинув взором играющий мир, озарился: «Творение лучше Творца! Творение лучше Творца!»
Вероника, свешиваясь, и локтем сталкивая с ветки ворону, пыталась сквозь неизвестно как появившееся облако, рассмотреть, что происходит внизу. Там было тихо. И только, крича, металась ворона: «Творец, Творец!»

8.

Пейзажи приятного ожидания стелются радостными переживаниями. Старичок шел в монастырь, он уже знал: там другое пространство, другая плоть мира, легкая и радостная, растворяющая окаменелость бытия души и тела.

Дорога поднималась в гору, серпантинно извиваясь для обессиленных и стрелами троп для гордецов. Чем он выше забирался, тем быстрее расступались горы, и спокойнее расправлялось освобожденное пространство. Сквозь сплоченную зелень южного леса уже проступали монастырские строения.

Увидев в небе в сияющем голубом шаре парящую святую, он подивился, но ползающий змей во дворе устрашил и озадачил. Уже в монастыре он нашел колодец, часовенку и купальню Святого Георгия:

— Ну если Святой Георгий, то и змей.

Настоятельница на первую половину его повествования о виденном только прищурилась, на вторую нахмурилась: «Несколько помещений монастыря были переданы жителям ближайшей деревеньки еще тридцать лет назад. Они и есть этот змий».

Монастырь был с садами, тремя небольшими храмами и развалинами другого, прежнего. В нем было учредительно тихо. В автобусах приезжали паломники с Украины и Молдавии. С мольбой подымались глаза, и дух увлекал в небесные просеки.

Другие два монастыря близ Новгорода лежат — один на полях, другой в устье реки, упершись в ее берега высокими стенами.

В Варлаам-Хутынский монастырь втекаешь как в заводь. Там легко, свободно. Собор парит и зовет. Но не взлететь: так тяжела плоть твоя. Но все-таки уносишься в небо на миг. Растворяешься — и ты счастлив.

Юрьев монастырь — другое. Он обороняется, отталкивает, но когда ты внутри, открывается мощью.

Георгиевский собор — фантастический мост между землей и небом, запрудил собой время, и оно щемит, и будущее — видимая явь. Здесь стоишь над временем и бытием, отталкиваясь от него босыми ногами. Все вспоминаешь, видишь земную жизнь в едином деянии с небом, и задумчив, и беспокоен: что будет с тобой?

Во дворах народ в черном. То грустный, то молодой, забивающий плоть, то бредет изможденный. И все хотят ухватить духа, повиснуть хотя бы на его краешке или, может, взглянут на них сверху приветливо.

И куда мне в калашный ряд?

9.

На тротуарах теснился народ. Ждали-ждали. Но один не ждал: старичок то ли с граблями, то ли со старинным ружьем на плече. Он весь в марше: «Солдатушки, бравы ребятушки, а где ваши деды!» Он семенил вдоль тротуара мимо машин, мимо Невского, мимо гауптвахты и военного коменданта. Но вдруг остановился, залез на фонарь и улетел.

«Носится просто так, а мог бы вырабатывать электричество!» — помедлив немного, выпалила ошарашенная старушка.

10.

Когда сокол молнией простреливал пространство, был восторг. Но скорости не хватало, чтобы ворваться в другой мир, где все только воля, одна его воля.

Внизу руины и туда пронесся он ревущим ветром, в обитель побед — здесь мир им поверженных — трупы и разрушения везде. И он спросил себя: Зачем все это?..

11.

Православный его род собирался после работ и мытарств: иконная тишина и жизнь в духовных обителях. Тогда не кречет, а душа его парила. Но пришел глиняный человек и поселился посередине и сжал их обоих. Но дунет ветер, и полетит сокол. Ударит колокол и запоет старик.

12.

Вероника стояла на вершине дерева, размахивая плащом. Первым к ней полез математик, но разбил очки и упал на газон. Директриса, задрав голову, кричала: «Ветер, ветер!..»

13.

Человек-сокол стоял у открытого окна и смотрел вниз на ржаво-глинистое тело Петербурга: «Так будете прыгать, так.»

14.

Какой род победит в этой борьбе — земной, соколиный или небесный? И откроется ли когда безмятежная радость, где все праведны и добры...
Старичок-птица безмолвствует.

15.

Если увидите — по небу летят, взявшись за руки, девочка и мальчик, не удивляйтесь — это Вероника и ее младший брат Антон тренируются быть взрослыми.

Конец первой части.

Часть 2

1.

Виталий Поздняков надавил на тормоз, и прошуршав по выбитой мостовой, автомобиль остановился. На перекрестке мигал красный.

Он поднял голову и ужаснулся, но быстро пришел в себя — работая на телевизионном канале он представлял себе, что такое телекартинка. И то, что по небу летят Вероника и Антон он отнес к событиям на ней.

Но то ли от того, что от наклона в голове затекло или что-то там отскочило, а может от чувства собственности, он опомнился окончательно и закричал: «Ну только что сидели на кухне и пили чай с черной смородины вареньем. А уже летят!»

«Вон в той букашке сидит папа!» — прокричала против ветра Вероника Антону, крепко ухватив его за руку. Он болтался рядом как осенний лист.
А улетели они мгновенно, как после пития чая захлопнулась дверь за папой.

— Пора! — крикнула Вероника и схватила Антона в охапку.

— Мама! — закричал Антон, но Вероника перебила:

— Мама занята. Ее подругу заела жаба.

— Возьмем жабу и бросим на город?

— Что ты, там и так их больше, чем людей.

Вероника величаво рассекала простор, а Антона трепал ветер.

— Антон, те картины у нас, я давно смотрю на них и в душе у меня теплеет. А вчера я увидела в своей голове: я лечу, а кто-то говорит: «Если полетела в своей голове, полетишь и по воздуху!» Так ты смотри на картины, они волшебные, они летят, и научат и тебя. Их написал Толя.

На высоте был виден и город и звезды, окружавшие Луну и Солнце и еще много разных раскаленных камней. И все небо горело, словно печь. И они летели внутри этой печи. Город — маленькая щепка, вспыхнет и исчезнет.

— Куда же нам тогда? — заверещал Антон.

— Там и полетим в середине печи. Смотри, справа, внизу, за крайними звездами, черное?

— Вижу.

— Это дым от взрыва, откуда мы произошли быть.

— Навряд ли. Он был бы в середине, между звезд. А так — с краю. Значит, кто-то просто пальнул из ружья и полетели быть.

— Кто пальнул?

— А ты посмотри, какой у нас у всех характер, и все поймешь.

Вечером вернулся папа и неподвижно смотрел на Веронику: «свят, свят, свят...»

— Летали?

— Нет.

— Я видел.

— Это ты в голове в своей видел.

Антон повернулся к окну:

— Вероника, смотри, небо улетает!

— Это не небо улетает, это мы отдаляемся от него.

2.

Старичок брел по улице. На площади Искусств у Русского музея он остановился, подождал — подойдут девчонки, спросил как-то неопределенно: «Отстой туморроу, — помедлил и добавил, — здесь?» Те грохнули от смеха, он хохотнул и пошел дальше.

На Невском встретив пожилую женщину, окликнул: «Не скажете, где-то здесь рядом отстой туморроу был?» Женщина повела головой по сторонам, задумалась, протянула: «Нет, что-то не припомню.» И усталая и озабоченная пошла дальше.

И уже на углу набережной Мойки и Невского у клуба увидев в дверях упитанного человека в добротном одеянии с лицом хуже не придумаешь, спросил: «Отстой туморроу — это здесь?» «Нет, дальше, — поспешно отмахнувшись, полуиспуганно, полуугрожающе процедил тот. Старичок вернулся к Русскому музею, но заходить не хотелось, он давно чувствовал, что над музеем висит облако смрада, появившееся после проведения «экспериментальной» выставки: к иконам Рублева и Дионисия и Ангелу Золотые Власы помраченный рассудок держателей музея подвесил работы современных художников втайне и на холстах наяву сатанистов.

Здесь?

3.

Бывает осенью, в середине ее, когда прохлада набирает холод, вдруг повеет теплый ласковый ветер. Он появляется непонятно откуда, словно из колыбели бытия, из утраченного Адамом и Евой рая, из глубин памяти, которая помнит больше и раньше, чем вобрала в себя жизнь. Вдыхаешь, вдыхаешь этот воздух, пытаешься задержать его, но как зыбкое воспоминание, он тает и уходит — щемящее переживание.

Несколько дней сокол был встревожен и возбужден — зов крови, зов круговорота бытия звал и томил его. Он ударил клювом землю — пора лететь, захлопали крылья, словно выстрелы из ружья.

Леса то расходились под ним спиралями, то сплачивались, реки петляли и завязывались узлами и пузырились озерами и морями. Поля и города и маленькие человечки кое-где.

Вздыбилась земля — внизу увидел скалу и резко в перевороте пошел вниз. Он падал на камни, но отыскал окно — небольшую трещину и нырнул в нее. Совсем другой мир открылся — гигантский храм без творца, одни механизмы. Стены, закручиваясь, уходили ввысь, образуя купол из белого камня. Над испещренным формулами и пентаграммами полом плавало в воздухе гигантское колесо. Кругом бассейны и проточная вода. Здесь колесо Земли. Сокол задел его крылом, оно повернулось и на Камчатке взорвалось несколько вулканов, в Малайзии прошло цунами. Сотряслись и огорчились Соединенные Штаты Америки.

Проточная вода наполняла бассейны, реки и озера континентов.
С крыла сокола сорвалось и упало в бассейн несколько капель воды и из всплеска явилась дева с ясными глазами. Немой вопрос, и она снова обернулась водой.

Сокол был в центре жизни Земли. Он, как и человек, был допущен к колесу Земли, только в чистых глазах Девы-Воды было вопрошание и тревога.

4.

Поднялся сильный туман и, уже в других горах, подымаясь к другому монастырю, старичок свернул с дороги на крутые тропы и заплутал вконец. Он оказался в расщелине с грудой поваленных деревьев, перелез через них и угодил в ручей, еле выбрался и полез прямо по склону вверх, опираясь на колени и локти.

Вконец измученный, старичок поднялся на гору, огляделся и ничего не узнал — это был другой склон, и открывался совсем иной вид. Он испугался и стал обходить гору. Но на другой стороне открылся снова незнакомый вид.
Справа возвышался склон. Много трудов потребовал он, и старичок оказался на вершине. С нее все просматривалось — шли гребни гор двумя параллельными валами неведомо куда и там исчезали — холодная безразличная мощь, подавляющая волю. Монастыря нигде не было. Тогда старичок решил: «Сам буду монастырем».

Он присел на камень, вытянул голову, расправил одежды и изгнал все ощущения и эмоции, сосредоточился на Творце и замер.

Мозг, освобожденный от бремени, вбирал в себя космический простор, а вопрошающие глаза старца вгядывались в небо, но он хотел увидеть другое небо — небо радости и вечной жизни.

Глава его была колокольня, внутри себя он вопрошал, руки, обнявшие колени, были как стены. Он стал монастырем.

5.

Глиняный человек стоял, вытянув руки, в одной ладони он держал сокола, в другой старичка.

Сокол счищал кровь с клюва и пытался улететь. Старичок молился восходящему солнцу и хотел воспарить.

Но глиняный человек сжимал их в объятиях и не было такой силы, которая могла бы разорвать эти объятия.

Творение больше Творца.

6.

Автобус остановился, открыли дверь и все вышли на дорогу.

Мальчик, который стоял с краю, поднял руку и закричал: «Смотрите, там вьется серебряный след!» Потом он помедлил и добавил: «Старичок, старичок возвращается!»

Серебряный след, словно нить, сматывался в клубок. Клубок превращался в птицу, а птица в старичка. Он опустился на землю, улыбнулся, влез в автобус и устроился в первом ряду.

Дверь закрылась, и автобус продолжил свой путь. За поворотом на дороге стояли маленькая девочка и мальчик. Девочка подняла руку, автобус притормозил, Вероника и Антон запрыгнули в него, плюхнулись рядом с водителем и понеслись дальше и дальше в разворачивающуюся свою жизнь.

Старичок взглянул на них — вспыхнуло и явилось его детство. В сердце безысходно забилась грусть. Он прищурился и увидел как в легком голубом тумане, взявшись за руки, прозрачные как видения, уходят девочка и мальчик, становясь все старше и старше, делают шаг и еще один шаг, и еще шаг, расправляют руки, взлетают и парят в беспредельном просторе.

И льется сверху переливчатая трель жаворонка, в лучах теплого солнца с бездонного неба над полем, где золотом отливает скошенное лето.