| kozma.ru ОБНЯТЬ НЕОБЪЯТНОЕ! |
|
|||
 НОВОСТИ ВЕЧНОСТИ гороскоп персонажей  |
СОЧИНЕНИЯ АРХИВ БИБЛИОТЕКА ГАЛЕРЕЯ ПРЕМИЯ |
Приложения. Сочинения Козьмы Пруткова |
Это первое интернет-издание
всех известных |
|||
|
ПРИЛОЖЕНИЯII
КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ
М. г. Находясь за границей, я только на этих днях успел ознакомиться
с «Христоматией для всех» г. Гербеля. Позвольте мне чрез посредство
вашей газеты исправить вкравшуюся в этот почтенный труд ошибку
относительно меня. Не все, подписанное именем Кузьмы Пруткова,
принадлежит мне, как полагает г. Гербель. Граф Алексей Константинович
Толстой писал также под этим псевдонимом. Кроме того, весьма многое
из Пруткова написано обоими нами вместе. Просмотрев и собрав
в настоящее время мои стихотворения для издания их отдельною книжкою
(в которой, скажу мимоходом, я предполагал, по личным моим соображениям,
не помещать ни комедий, ни некоторых стихотворений, к числу которых
отнесена мною и «Старая дорога», включенная в Христоматию),
я намеревался присоединить к этому Собранию шуточный отдел из творений
Кузьмы Пруткова; но покинул это намерение именно потому, что теперь
трудно определить долю участия каждого из нас в сочинении многих пьес,
напечатанных под этим именем. Что же касается до тех, которые
помещены в Христоматии и, следовательно, признаются г. Гербелем
за лучшие, то я считаю долгом объявить, что одно из этих стихотворений:
«Вянет лист, проходит лето...» — принадлежит исключительно графу Толстому.
Мне очень приятно, что на этот раз я согласен с г. Гербелем относительно
оценки стихотворений; и мне эта шутка очень нравится. Вообще Кузьме
Пруткову в настоящем случае посчастливилось. Хотя у него, как и у всех,
впрочем, поэтов, есть вещи менее удачные и просто слабые, он попал
в категорию тех писателей, которые не имеют основания быть недовольными
выбором, сделанным Христоматией из их творений. Ко всему сказанному
я должен прибавить, что в некоторых произведениях Пруткова принимали
участие и мои братья, в особенности Владимир Михайлович.
Позволю себе сделать еще одно замечание, до меня не касающееся.
Задача г. Гербеля заключалась в том, чтоб представить образцы всех более
или менее известных русских поэтов. Почему же он пропустил Арбузова,
который издал собрание своих стихотворений, кажется, в начале
пятидесятых годов?
Примите уверение и проч.
Алексей Жемчужников.
29 января (10-го февраля) 1874 г.
Ментона во Франции
|
||
«Защита памяти Косьмы Петровича
Пруткова» впервые вышла в газете «Новое время», 1877, №392 (первая корреспонденция),
и 1881, №2026 (вторая). Козьму Пруткова смело можно назвать родоначальником борьбы
за зациту авторских прав и копирайта на Руси. |
ЗАЩИТА ПАМЯТИ КОСЬМЫ ПЕТРОВИЧА ПРУТКОВА
1
Не пожелаете ли, господин редактор, восстановить в вашей газете истину,
коей помрачению вы сами нечаянно содействовали, перепечатав из
«Петер. листка» в № 389 «Нового времени» следующий анекдот из прошлого
театрального мира:
«В 1850 г. представлен был оригинальный водевиль «Фантазия»,
принадлежащий перу одного из аристократов. Аристократия была в сборе.
Водевиль провалился и проч.».
Смею поручиться, что в этом рассказе столько же непроницательности,
сколько неполноты и ошибок. Начну с указания последних, вполне сознавая,
что принесу этим неоценимую услугу отечественной истории, в особенности
сценической:
1) «Фантазия» не водевиль, а «комедия в одном действии», — как было
откровенно объявлено автором и на афише;
2) представление этой комедии происходило не в 1850 году, а 8-го января
1851 года, в бенефис актера Максимова 1-го, на Александринском театре; она
была одобрена цензурою для представления на сем театре. 29-го декабря
1850 г.; узнав имя автора, всякий беспристрастный патриот согласится
со мною, что указанные мною дни подлежат увековечению в истории русской
драматической сцены и русской литературы;
3) знаменитая эта пьеса принадлежит вовсе не «перу одного
из аристократов», а перу гениального нашего писателя Косьмы Петровича
Пруткова; он писался всегда: Косьма (а не Кузьма), подобно прочим своим
великим тезкам — Косьме Минину, Косьме Медичи и т. д., и этого он
придерживался с самого раннего детства, справедливо прозревая свою
славу; и
4) комедия эта вовсе не «провалилась»; так можно выражаться лишь
о неуспехе обыкновенном, а ее падение было вполне необыкновенно. Она
не «провалилась», но поразила всех неожиданностью и небывалостью
своего содержания и употребленных в ней автором новых сценических
приемов; она осталась неоцененною и неразгаданною, потому что была
изъята из театрального репертуара тотчас же после первого
представления. Так остались бы доселе непонятыми Гомер, Шекспир,
Бетховен, если бы произведения их были прослушаны, только по одному
разу. Это сознавал и покойный Косьма Петрович Прутков, а потому
и не отчаялся, но продолжал писать — и увенчался бессмертием.
Во всяком случае, благодарю рассказчика анекдота за отзыв, что комедия
эта «принадлежала перу одного из аристократов», благодарю потому, что
вижу в ;этом благоговейное уважение с его стороны к покойному Косьме
Петровичу Пруткову, а я всегда был и есть непременным его членом. Скажу
откровенно, что я присутствовал и на знаменитом этом представлении,
вместе с другими членами покойного, и все мы были одинаково восхищены
не только пьесою, но и ошеломлением публики; а недовольны были только
вялою, будто бы невольною игрою актеров, кроме Мартынова и Толченова
1-го.
Имя автора не значилось на афише, но было скрыто, под буквами «Y и Z»,
т. е. под самыми последними буквами азбуки, притом еще чужеземной!
Но молва, кажется, огласила имя автора, и таким образом фактически
подтвердилась мудрость его афоризмов, напечатанных впоследствии
в «Современнике»:
«Великий человек подобен мавзолею».
«Гений подобен холму, возвышающемуся на равнине».
«Эгоист подобен давно сидящему в колодце».
«Усердный врач подобен пеликану».
«Одного яйца два раза не высидишь».
«Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь
необходима канифоль смычку виртуоза».
«Вещи бывают велики и малы по воле судьбы и обстоятельств
и по понятиям каждого».
Я, кажется, привел уже несколько неподходящих к настоящему делу
афоризмов покойного Косьмы Пруткова, но не могу воздержать своей
любви к нему и потому продолжаю для заключения.
«Жизнь — альбом, человек — карандаш, дела — ландшафт, время —
гумиластик: и отскакивает и стирает».
«Военные люди защищают отечество».
«Ничего не доводи до крайности: человек, желающий трапезовать
слишком поздно, рискует трапезовать на другой день поутру».
«Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы,
но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий».
«Иной певец подчас хрипнет».
«На чужие ноги лосины не натягивай».
«Не всякому офицеру мундир к лицу».
«Не всякий генерал от природы полный».
«Не всякий капитан исправник».
«Не все стриги, что растет».
«В сепаратном договоре не ищи спасения».
«Не ходи по косогору, — сапоги стопчешь!»
«И египтяне были в свое время справедливы и человеколюбивы!»
Не сомневаюсь, что в настоящее время покойный сказал бы:
«И англичане были в свое время справедливы и человеколюбивы!»
Надеюсь, достопочтенный редактор, что вы не откажете напечатать все
это в вашей газете, по уважению к памяти покойного Косьмы Петровича.
Ваш искренний доброжелатель
Непременный член К. Пруткова.
С.-Петербург
30 марта (11 апреля) 1877 года (annus, i).
2
Однажды я выступал уже в вашей газете для защиты блаженной памяти
Косьмы Петровича Пруткова, именно: в апреле 1877 года в № 392 вашей
газеты. Г. редактор! Вы снова принуждаете меня к этому, затронув опять
драгоценную для всей России память ошибочным сведением о покойном.
В предпрошлом воскресном нумере вашей газеты смело высказаны две
несправедливости про покойного Косьму Петровича Пруткова: 1) будто он
не существовал, будто он псевдоним, и 2) будто под его именем писал,
между другими, покойный Ив. Ив. Панаев. Поспешите, г. редактор,
из уважения к русской истории и к печатному слову, исправить эти две
несправедливости.
Во-первых, о существовании и даже славном существовании Косьмы
Петровича Пруткова известно не только современникам его, бывшим
сослуживца и подчиненным, но — смело скажу — всей грамотной России
и, может быть, даже образованным из иноземцев. Он не только жил среди
нас, но возбуждал и продолжает возбуждать зависть и подражание; он
известен не только по своей частной жизни, но также своею примерно
усердною и полезною службою, как начальник Пробирной Палатки,
в которой достойно дослужился чина действительного статского советника.
Это не мелкие факты, г. редактор; и мне странно, как вы не знаете их!
Об этом, помнится, было напечатано и в некрологе его превосходительства,
в «Современнике» 1863 года. Оттуда же вы можете узнать, что «он родился
11-го апреля 1801 года, недалеко от Сольвычегодска, В дер. Тентелевой».
Поэтому название родины его вошло в известную общерусскую поговорку
(особенно прежние, современные К. П. Пруткову, петербургские сановники
говаривали часто: «Смотри ты у меня! сошлю тебя в Тентелеву деревню!»);
и поэтому же большая часть его бессмертных сочинений носит пометку
11 апреля, или 11 какого-либо другого месяца. Поэтому и я пишу эти строки
сегодня, 11 октября.
Во-вторых, покойный Ив. Ив. Панаев искренно и глубоко уважал покойного
К. П. Пруткова; он даже всегда спешил призвать покойного Н. Некрасова
для совместного собеседования с К. П. Прутковым, когда Косьма Петрович,
невзирая на свой служебный сан, удостоивал их редакцию своим посещением.
Но никогда Ив. Ив. Панаев в трудах покойного К. П. Пруткова не участвовал.
Каковы бы ни были достоинства Ив. Ив. Панаева как писателя, он не мог
дозволить себе даже прикоснуться к бессмертным творениям Косьмы
Петровича Пруткова, — как никакой действительный артист не станет
исправлять картин знаменитого живописца. Скажу более: те редкие случаи,
в которых Ив. Ив. Панаев дерзал, ссылаясь на условия цензуры, прикасаться
к творениям Пруткова, легко отгадает каждый беспристрастный художник,
если только он действительно художник. Эти случаи заслуживают отметки
для назидания потомства; и я уверен, г. редактор, что вы с радостью
раскроете столбцы вашей газеты для помещения сих отметок. Я укажу
для примера лишь немногие, приводя подлинный текст К. П. Пруткова
и указывая в выносках искажение этого текста в печати:
ЦАПЛЯ И БЕГОВЫЕ ДРОЖКИ
Басня
На беговых помещик* ехал дрожках.
— «Ах!»** почему такие ножки
Коль дворянином, — дворянин;***
А**** мещанином, — мещанин;
* Вместо слова «помещик» поставлено, ни с чем не сообразно, слово
«философ». Но разве греческие философы знали чисто русское
изобретение — беговые дрожки?
** Вместо простого: «Ах!» — поставлено: «И рек: Ах!» Покойный Косьма
Петрович ни за что не употребил бы здесь слова «рек»; ибо оно
церковнославянское.
*** Это стих был совсем опущен, и таким образом: во-первых, нарушена
справедливость пред другими сословиями; и, во-вторых, оказана
несправедливость слову «мещанин», для которого не оставлено рифмы.
**** Вследствие пропуска предшествующего стиха тут поставлено слово
«Коль».
СТАН И ГОЛОС
Басня
Надевши ваточный халат*
* Этот стих был совсем опущен; как будто становые не могут и дома надевать
халатов, хотя бы даже ваточных.
Довольствуясь пока этими примерами, добавлю, что Ив. Ив. Панаев
не только не вносил ничего в бесмертные творения К. П. Пруткова, но даже
вовсе не напечатал некоторых творений, переданных ему для печати.
Он говорил, что в этом препятствовали цензурные условия; но Косьма
Петрович, сам действительный статский советник и кавалер, не верил этому.
Для примера приведу следующую басню, которую бедный Косьма Петрович
так и не дождался видеть в печати при своей жизни:
ЗВЕЗДА И БРЮХО
У Косьмы Петровича Пруткова были приближенные советники, но в числе
их не было Ив. Ив. Панаева. Косьма Петрович имел дар вдохновляться
чужими советами, — но не всякими, а только четырех лиц, которых я даже
не назвал бы, если бы трое из них уже не были поименованы одним из этих
советников, Алексеем Жемчужниковым, в «С.-Петербургских ведомостях»
В. Ф. Корша, по поводу первого издания книги г. Гербеля: «Русские поэты
в биографиях и образцах»; а четвертый назван в № 117, «СПб. вед.»,
издания Баймакова, 1876 года. В этом последнем сообщении много
несправедливого; между прочим, приписаны К. П. Пруткову чужие
произведения; но фамилии советников его верны, хотя не всех их покойный
слушал в одинаковой мере. Имена этих советников следующие:
граф Алексей Толстой и Алексей, Александр и Владимир Жемчужниковы.
Подумал ли автор заметки, напечатанной в прошлом воскресном нумере
вашей газеты, в какое положение он ставит все управление нашего
министерства финансов, уверяя, будто Косьма Прутков не существовал!
Да кто ж тогда был столь долго председателем Пробирной Палатки,
производился в чины даже за отличие и получал жалованье?
Память Ив. Ив. Панаева неправильно примешалась к памяти действ.
статск. сов., председателя Пробирной Палатки и великого поэта Косьмы
Петровича Пруткова, — вероятно, потому, что творения Пруткова помещались
в «Современнике» в отделе «Ералаш», где печатались и стихотворения
Ив. Ив. Панаева за подписью «Новый Поэт»; но это не причина и даже
не извинение такой грубой ошибки! Впоследствии, в 1863 году, остатки
творений К. П. Пруткова печатались редакцией «Современника» в отделе
«Свисток», где помещались и стихи Добролюбова; но это не дает права
приписывать и почтенному Добролюбову участие в творениях К. П. Пруткова.
Всякому свое.
Крепко стоя за неприкосновенность памяти почтеннейшего К. П. Пруткова,
прошу вас, г. редактор, напечатать эту мою защиту в вашей газете и —
остаюсь ваш искренний доброжелатель
Непременный член К. Пруткова.
11 октября 1881 г. (annus, I).
|
||
<Письмо в редакцию> опубликовано
в газетах «Новое время», 1883, №2496 |
«ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ»
Не признает ли редакция возможным напечатать в ближайшем нумере
газеты «Новое время» прилагаемую копию с моего письма в редакцию
журнала «Век», для защиты права собственности на литературное имя
«Козьмы Пруткова»? Я сообщил такую же копию в редакцию газеты «Голос»
и, разумеется, был бы очень благодарен редакциям тех повременных
изданий, которые перепечатают это письмо у себя.
В. Жемчужников.
Господину редактору журнала «Век».
М. г. Случайно увидав на днях две книги (декабрьскую 1882 г.
и январскую 1883 г.) издаваемого вами журнала «Век», я был удивлен
напечатанием в них статей за подписью «Козьмы Пруткова», — подписью,
не принадлежащею вам.
При этом я узнал, что и прежде вы печатали статьи за этою подписью
и лишь одно время добавляли к ней какое-то слово.
В литературном и в нелитературном мире достаточно известно,
что сочинения Козьмы Пруткова, доставившие известность этому имени,
были сообщаемы в печать только: Жемчужниковыми и графом Алексеем
Толстым. Об этом уже неоднократно было заявляемо печатно, начиная
с 1874 года (в «СПб. вед.», 1874 г., 6(18) февраля, № 37). Поэтому
употребление подписи Козьмы Пруткова кем-либо другим, кроме
вышепоименованных лиц, равносильно употреблению личных подписей
этих лиц без их разрешения на это.
В настоящее время, за смертью графа Алексея Константиновича Толстого,
представителями и собственниками литературной подписи Козьмы Пруткова
состоят лишь два лица: брат мой, Алексей Михайлович Жемчужников, и я —
Владимир Михайлович Жемчужников; и ни покойный гр. А. К. Толстой, ни мой
брат, ни я,— никогда никому не предоставляли права пользования
и распоряжения этою подписью.
Поэтому, по соглашению с упомянутым братом моим, покорнейше прошу
вас, м. г., — от него и за себя, — прекратить употребление подписи Козьмы
Пруткова и напечатать в ближайшей книге издаваемого вами журнала: что
все, доселе напечатанное вами за подписью Козьмы Пруткова и с добавкою
к этому имени, не принадлежит Козьме Пруткову.
Вместе с этим, так как ваше издание ежемесячное, и в февральской книге
вы, может быть, опять напечатаете что-либо от имени Козьмы Пруткова, то я
счел нужным теперь же сообщить копию с этого письма в некоторые газеты,
для напечатания; дабы не приписывали Козьме Пруткову того, в чем
он не повинен.
Примите, м. г., уверение в моем совершенном почтении.
Владимир Жемчужников.
|
||
Происхождение псевдонима «Козьма
Прутков».— Впервые получило огласку в газете «Новости и Биржевая
газета», изд. 1-е, 1883, № 20. |
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ПСЕВДОНИМА «КОЗЬМА ПРУТКОВ»
М. г. Начинаю с извинения, что займу слишком много места в вашей газете
по поводу вопроса о псевдониме Козьмы Пруткова. Я вынужден войти
в подродные объяснения потому, что г. редактор журнала «Век» дал
в февральской книжке этому вопросу такой оборот в своем ответе
на заявление моего брата Владимира, напечатанное недав-но в «Голосе»
и в «Новом времени», что дело идет теперь о литературной добросовестности
покойного графа А. К. Толстого, брата моего Владимира и моей, Алексея
Жемчужниковых, т. е. тех трех лиц, на которых брат мой указал как
на несомненных представителей Козьмы Пруткова. Впрочем, я постараюсь
быть, сколь возможно, кратким и надеюсь, что это мое объяснение будет
последним.
Г. Филиппов ошибается, говоря, что коллективный псевдоним «Козьма
Прутков» был сочинен журналом «Современник» для своего фельетона.
Этот псевдоним сочинен не редакцией «Современника», а нами. В выборе
этого псевдонима мы руководствовались нашими особыми соображениями,
ни для кого, кроме нашего семейства, значения не имеющими.
«Современник» для своего фельетона сочинил не псевдоним Пруткова,
а названия: сперва «Литературного ералаша», а потом «Свистка», и в своих
фельетонах под этими названиями помещал, между прочим, а иногда
и преимущественно, произведения Козьмы Пруткова. Редакция
«Современника» знала очень хорошо, кто такие: Козьма Прутков, и потому
не имела причин ни «предоставлять право пользоваться» этим псевдонимом
тем, кому оно само собой бесспорно принадлежало, ни тем более этого права
им «не предоставлять». Затем г. Филиппов утверждает, что ему
«положительно известно, что под псевдонимом Пруткова работал еще
Панаев, Добролюбов и иные сатирики». Я позволю себе выразить полное
сомнение, чтобы участие Панаева и Добролюбова в произведениях Пруткова
было г. Филиппову известно, да еще положительно. Панаев, Некрасов
и Добролюбов находились в сношениях с Козьмою Прутковым и без его
разрешения, конечно, не захотели бы пользоваться его именем; а такого
разрешения они у него никогда не спрашивали. Мы не отрицаем, что Панаев,
Некрасов и Добролюбов (работавший в «Современнике» гораздо позднее)
печатали в этом журнале свои шуточные и сатирические стихотворения;
но мы протестуем против уверения, что они печатали их под псевдонимом
Пруткова. Добролюбов подписывался в таком случае: «Яков Хам»,
как удостоверяет г. Гербель в своей «Христоматии для всех». Я желаю
объяснить себе уверение г. Филиппова опять тем же ошибочным
смешением псевдонима «Прутков» с «Литературным ералашем»
и с «Свистком». Произведения Пруткова печатались в этих отделах
«Современника»; но из этого не следует, чтобы все то, что печаталось в этих
отделах, принадлежало Пруткову. Во всяком случае, г. Филиппов напрасно
прибегает к такому полемическому приему, как утверждение, что участие
Панаева и Добролюбова в произведениях Пруткова ему «положительно
известно». Ведь идя далее по этому пути, можно было бы поставить нас
в положение еще более неприятное. Можно было бы заявить
о «положительной известности», что мы, предъявляющие свои
исключительные права на псевдоним Пруткова, принимали в его
произведениях участие самое незначительное. Хотя г. Филиппов до этой
крайности не доходит, но тем не менее он умаляет до того нашу роль
в произведениях Пруткова, что его показание оказывается равносильным
уличению моего брата в неправде. И действительно, выставлять себя
творцами сочинений Пруткова, умалчивая о сотрудничестве известных
писателей, притом еще таких, как Добролюбов, — это было бы с нашей
стороны поступком лживым и постыдным. Я не отплачу г. Филиппову тою же
монетою и заподозривать его в заведомой лжи не стану. Я повторяю мое
предположение, что он ошибается, как случалось ошибаться и прежде,
в настоящее время другим по поводу псевдонима Козьмы Пруткова,
который с самого своего появления сделался так популярен, что ему
риписывались разные удачные шутки и сатиры, ему не принадлежавшие.
Но, допуская в заявлении г. Филиппова возможность ошибки, я, однако,
замечу, что решительная форма, в которую он его облек, достойна всякого
порицания. Одно только неуважительное к человеческому достоинству
легкомыслие способно опрометчиво и без надлежащей проверки утверждать
факт, которым пятнаются честь и добросовестность людей. Вопрос
о псевдониме Пруткова, может быть, сам по себе совсем не важен, но важна
фраза, употребленная г. Филипповым по этому вопросу: «мне положительно
известно...» и проч. В настоящем случае, за невозможностью иметь отзывов
Панаева и Добролюбова, оно имеет значение очистительной присяги,
к которой иногда прибегают в уголовном деле. И в неважном деле,
несомненно, важно показание, даваемое под ответственностью совести
и чести.
Итак, сводя к общему итогу все вышесказанное, и в подтверждение
заявления брата моего, Владимира, я удостоверяю своим честным словом:
1) что псевдоним «Козьма Прутков» сочинен нами, а не «Современником»;
2) что Некрасов, Панаев и Добролюбов знали, что под этим псевдонимом
пишут братья Жемчужниковы и гр. А. К. Толстой; 3) что ни Некрасов,
ни Панаев, ни Добролюбов, ни «иные сатирики» к нам не обращались
за разрешением печататься под принадлежащим нам псевдонимом и
4) что до нас не доходило никаких известий о том, чтобы или Некрасов,
или Панаев, или Добролюбов печатали что-либо под псевдонимом
К. Пруткова. Из двух последних пунктов вытекает само собою заключение,
что ни один из трех названных писателей псевдонимом Пруткова втайне
от нас не пользовался. Впрочем, так как они в украшение своих
собственных произведений подписью Пруткова вовсе не нуждались, то этой
одной причины, помимо всех прочих соображений, уже совершенно
достаточно для подтверждения моего заключения.
Перед собранием, кажется, самых первых произведений Пруткова,
напечатанном в «Современнике», помещено отдельно в виде эпиграфа
стихотворение, Пруткову не принадлежащее. Оно, по всей вероятности,
написано редакцией «Современника» и имело целью подготовить читателя
к предстоящему ему чтению шуточного рода. По причине именно такого
предумышленного своего характера, это стихотворение никем не могло быть
отнесено к произведению музы Пруткова, по преимуществу вдохновенно-
бессознательной и всегда убежденной в важности своего значения.
Что же касается «иных сатириков», писавших под именем Пруткова,
о которых говорит г. Филиппов, то мне помнится, что вскоре после дебюта
Пруткова в печати (но не в «Современнике») появилось два-три не наши
стихотворения за подписью Пруткова. Помню также весьма хорошо, что
некоторые шуточные и сатирические стихотворения, нам также
не принадлежавшие, приписывались обществом Пруткову, хотя и не были
подписаны его именем. В то время мы считали неудобным ни разъяснять
печатно ошибочные толкования, ни протестовать против самовольного
употребления посторонними лицами нам принадлежащего псевдоним»,
чтобы не придавать нашим шуткам серьезного значения и не объявлять
публично имен, скрывавшихся под этим псевдонимом Г. Гербель
в биографическом обо мне очерке, перечисляя произведения Пруткова,
упоминает, между прочим, о трех юмористических стихотворениях,
напечатанных в «Развлечении» 1861 года: «Простуда», «Я встал однажды
рано утром» и «Сестру задев случайно шпорой». Из этого следует заключить,
что эти стихотворения были подписаны именем Пруткова; но они, однако,
ему не принадлежат. Одно из них — «Я встал однажды рано утром» помещено
даже г. Гербелем в его христоматии, в числе избранных стихотворений
Пруткова. Таким образом, заявление г. Филиппова, что под именем Пруткова
писали «иные сатирики», подтверждается: но из этого следует только то, что
«иные сатирики», приняв псевдоним Пруткова, воспользовались правом,
им не принадлежащим, и тем ввели в заблуждение г. Гербеля, приписавшего
эти стихотворения мне. Кстати, по поводу христоматии Гербеля:
происхождение литературной личности Козьмы Пруткова так известно
в литературе и в обществе, близко к ней стоящем, что г. Гербель, разоблачая
этот псевдоним, объявляет прямо, что Прутков есть не кто иной, как я,
Алексей М. Жемчужников. Он ошибся, приписав одному мне все
произведения Пруткова (я указал в свое время на эту ошибку печатно*);
но он прав в том отношении, что указывает верно на происхождение
Пруткова, обязанного своим существованием исключительно нашему
семейству, т. е. братьям Жемчужниковым и двоюродному нашему брату
гр. А. К. Толстому.
Я полагаю, что мое объяснение не лишено доказательности в пользу
правоты нашего протеста, и не теряю надежды, что оно может заставить
г. Филиппова усомниться в его собственной правоте, тем более что
приводимый им в свое оправдание аргумент, что будущие его
сотрудники гг. Краевский и Пыпин имеют же право подписываться своими
фамилиями, несмотря на то, что они однофамильцы А. А. Краевского
и А. Н. Пыпина,— совсем не убедителен и крайне несостоятелен. Имя
и фамилию человек носит не по своему произволу и потому ни в каком
случае отказываться от них в печати не обязан; но псевдоним он выбирает
сам и при выборе волен руководствоваться условиями приличия. Так,
например, писателю Крестовскому никто не поставит в укор, что он
подписывает свои сочинения своею фамилией, хотя в литературе уже
известен псевдоним Крестовский; но если бы явился писатель, не носящий
фамилии Щедрин, но выбравший себе этот псевдоним для печатания своих
сатирических произведений, то такой его поступок оказался бы очень
неблаговидным. По существующим в литературе обычаям, скромный
Козьма Прутков не может быть лишен права, каким пользуются литературные
знаменитости. Под именем Козьмы Пруткова, кроме нас, имел бы право
писать только тот, кто наследовал эту фамилию от своих родителей и наречен
при крещении Козьмою, Следовательно, г. М. Филиппов этого права не имеет.
Если мы не протестовали прежде против незаконного употребления другими
лицами нам принадлежащего псевдонима, то это не значит, чтобы мы вовсе
отказались от права предъявить этот протест, когда нам заблагорассудится.
И теперь мы его предъявляем по следующим причинам: 1) так как Прутков
окончил свое поприще и притом удостоился чести занять в литературе
особое, собственно ему принадлежащее; место, то мы не желаем, чтобы
его именем пользовались лица, не участвовавшие в составлении его
литературной репутации; и 2) незаконное пользование его псевдонима
не имеет уже характера случайного, как это бывало прежде,
но употребляется теперь постоянно и преднамеренно в журнале «Век».
Хотя г. Филиппов и утешает нас тем, что объявил в своем журнале, что он
не Козьма Прутков «Современника», но этого нам недостаточно. Читатель
«Века» может не знать об этом объявлении или о нем позабыть и принимать
подложного Пруткова за настоящего.
Если г. Филиппов не убедится нашими доводами и не склонится на наше
приглашение расстаться с принадлежащим нам псевдонимом, то мы должны
будем принять другие меры. Одна из них будет заключаться в том, что мы
предпошлем полному собранию сочинений Пруткова, — к изданию которого
намереваемся приступить, — предостерегательное от злоупотребления его
именем объяснение, а самую книгу заключим следующею отметкою:
«С подлинным верно, Алексей и Владимир Жемчужниковы». Такую же
отметку будем употреблять и при печатании посмертных произведений
Пруткова, если таковые найдутся. В заключение объявляю, что так как
за смертью гр. А. К. Толстого «триумвират», взявший на себя право
и обязанность как взаимной себя проверки, так и сортировки
и окончательной редакции творений Пруткова, уже не существует, то это
право и эта обязанность остаются теперь только за двумя лицами; так что
гарантией подлинности и годности к печати творений Козьмы Пруткова
будут отныне служить только подписи Жемчужниковых, Алексея и Владимира
— или обоих вместе, или, в случае спешной необходимости, одного из двух.
При издании Пруткова мы упомянем еще о некоторых лицах нашего кружка,
участие которых в его произведениях было или только случайное,
или не столь деятельное и самостоятельное, и исключим из этого издания
некоторые вещи, которые хотя и вышли из нашего же кружка и уже были
напечатаны, но, по нашему мнению, не согласны с общим характером
творений Пруткова. Об этом предмете теперь не распространяюсь потому,
что мое настоящее письмо имело в виду только ограждение Козьмы
Пруткова от покушений на его самостоятельность и добрую славу со стороны
лиц, ему совершенно чуждых.
Примите и проч.
Алексей Жемчужников.
11 апреля 1883 г. Берн.
* Мне говорили, что во втором издании христоматии эта ошибка, несмотря на
мою поправку, не исправлена. |
||
Письма В. М. Жемчужникова к А.
Н. Пыпину впервые опуюликованы в «Полном собрании сочинений Козьмы Пруткова».
М.— Л. «Academia», 1933, с. 451— 464. |
ПИСЬМА В. М. ЖЕМЧУЖНИКОВА К А. Н. ПЫПИНУ
Hotel Bristol.
6/18 ф./83
Menton. France.
1
Многоуважаемый Александр Николаевич.
Вероятно, Вы уже давно получили мой первый ответ (от 7/19 янв.) на Ваше
письмо от 30 декабря прошлого года, относительно достолюбезного
и достопочтенного Косьмы Пруткова. Я, в том ответе, обещал Вам сведения
по всем, поставленным Вами, вопросами, — когда предварительно соглашусь
с моим братом Алексеем и затем соберусь сам с расположением и силами.
Зная лень моего брата, я полагал, что он возложит весь труд объяснений
по Вашим вопросам на меня, оставив за собою лишь окончательное
утверждение, поэтому я и выговаривал себе время, будучи теперь
не в здоровом расположении духа и не в здоровых силах. Но, к удивлению
моему, вчера получен мною такой обстоятельный ответ от него на Ваши
вопросы (мною ему переданные), что мне остается только переписать этот
ответ здесь, дословно, лишь с ничтожными дополнениями, которые, ради
точности, я пишу здесь без вносных знаков, отмечая его слова вносными
знаками. Я прислал бы Вам ответ его в подлиннике, если б он был написан
особо, а не в тексте письма, не имеющего связи с К. Прутковым.
Вот наши ответы на вопросы о Косьме Пруткове:
Извлечение из письма брата моего Алексея, от 1/13 фев., ко мне,
из Берна:
«Достопочтенный Косьма Прутков — это ты, Толстой и я. Все мы тогда
были молоды, и «настроение кружка»1, при котором возникли творения
Пруткова, было веселое, но с примесью сатирически-критического отношения
к современным литературным явлениям и к явлениям современной жизни.
Хотя каждый из нас имел свой особый политический характер, но всех нас
соединила плотно одна общая нам черта: полное отсутствие «казенности»
в нас самих и, вследствие этого, большая чуткость ко всему «казенному».
Эта черта помогла нам — сперва независимо от нашей воли и вполне
непреднамеренно, — создать тип Кузьмы Пруткова, который до того казенный,
что ни мысли его, ни чувству недоступна никакая, так называемая, злоба дня,
если на нее не обращено внимания с казенной точки зрения. Он потому
и смешон, что вполне невинен. Он как бы говорит в своих творениях: «все
человеческое — мне чуждо». Уже после, по мере того как этот тип выяснялся,
казенный характер его стал подчеркиваться. Так, в своих «прожектах» он
является сознательно казенным человеком. Выставляя публицистическую
и иную деятельность Пруткова в таком виде, его «присные» или «клевреты»
(как ты называешь Толстого, себя и меня) тем самым заявили свое
собственное отношение «к эпохе борьбы с превратными идеями,
к деятельности негласного комитета» и т. д2. Мы богато одарили Пруткова
такими свойствами, которые делали его ненужным для того времени
человеком, и беспощадно обобрали у него такие свойства, которые могли
его сделать хотя несколько полезным для своей эпохи3. Отсутствие одних
и присутствие других из этих свойств — равно комичны; и честь понимания
этого комизма принадлежит нам.
В афоризмах обыкновенно выражается житейская мудрость. Прутков же
в большей части своих афоризмов или говорит с важностью казенные, общие
места; или с энергиею вламывается в открытые двери; или высказывает
мысли, не только не имеющие соотношения с его эпохою и с Россиею,
но стоящие, так сказать, вне всякого места и времени. Будучи очень
ограниченным, он дает советы мудрости. Не будучи поэтом, он пишет стихи.
Без образования и без понимания положениял России он пишет «прожекты».
Он современник Клейнмихеля, у которого усердие все.-я(1е(»0змогало. Он
воспитанник той эпохи, когда всякий, без малейшей подготовки, брал
на себя всевозможные обязанности, если Начальство на него их налагало.
А Начальство при этом руководствовалось теми же соображениями, какими
руководствовался помещик, делая из своих дворовых одного каретником,
другого музыкантом и т. д. Кажется, Кукольник рассказал: «если Ник. Павл.
повелит мне быть акушером, я завтра же буду акушером». Мы всем этим
строем вдохновились художнически и создали Пруткова. А что Прутков
многим симпатичен — это потому, что он добродушен и честен. Несмотря
на всю свою неразвитость, если бы он дожил до настоящего времени, он
не увлекся бы примерами хищничества и усомнился бы в нравственности
приемов Каткова.— Создавая Пруткова, мы все это чуяли и, кроме того, были
веселы, и молоды, и — талантливы.
Отношения Пруткова к «Современнику»4 возникли от связей
с «Современником» моих и твоих. Я помещал в «Современнике» свои
комедии и стихи, а ты был знаком с редакцией.
Вот вкратце мои мысли о том, как возник Прутков, и о причинах его удачи
и успехов. Я сказал бы еще более, но боюсь слишком расписаться».
Этот краткий очерк сущности, смысла и причины самого появления Козьмы
Пруткова столь верен и полон, что мне нечего прибавить в ответ на Ваши
вопросы. Лишь в целях биографических и библиографических я добавлю
несколько мелочей и перечень его творений; потому что, по приобретении им
заслуженной славы, было напечатано под его именем много не достойного
его и вовсе не принадлежащего ему. (Полное собрание его сочинений,
с биографиею, давно подготовляется мною к изданию, но доселе я не имел
досуга для этого издания. Теперь, свободный по болезни и проживая
недалеко от брата Алексея, надеюсь окончить эту подготовку, и тогда
останется только напечатать и издать. Возьмется ли типография Михаила
Матвеевича сделать это издание, с портретом, имеющимся у Вас?) Формат
портрета велик, но так было сделано с умыслом, для сохранения
притязательности Пруткова и в наружности издания его сочинений;
это формат издания «Ста русских литераторов». Портрет этот, рисованный
художником (впоследствии профессором) Бедеманом и братом нашим Львом,
бывшим товарищем Бедемана в Акад. художеств, — сделанный по нашим (т. е.
трех клевретов Пруткова) указаниям, — был отпечатан по моему заказу, пред
отъездом моим на службу в Сибирь, в 1853 — 4 гг., когда предполагалось уже
издать собрание сочинений Пруткова. Но цензор не дозволил выпуска этого
портрета из литографии, подозревая, что это также насмешка над каким-либо
действительным лицом. Я успел взять себе лишь несколько экземпляров,
оставив остальные в складе у литографа на хранении до востребования,
разумеется, уплатив ему сполна за все; но когда я возвратился из Сибири
и когда кончилась Крымская война, то у литографа не оказалось
ни одного экземпляра: прежний хозяин умер, мастерская перенесена
в другой дом, и наследники говорили, что не принимали и не знают
подобного портрета! Мои экземпляры портрета разошлись по разным
знакомым; а впоследствии мне сказывали, будто бы портрет этот
продавался на толкучем рынке! Благо у Вас есть экземпляр этого портрета,
то не одолжите ли его для отлитографирования вновь к изданию всех соч.
К. Пруткова?
Нравственный и умственный образ К. Пруткова создался, как говорит мой
брат, не вдруг, а постепенно, как бы сам собою, и лишь потом дополнялся
и дорисовывался нами сознательно. Кое-что из вошедшего в творения Кузьмы
Пруткова было написано даже ранее представления нами, в своих головах,
единого творца литератора, типического, самодовольного, тупого,
добродушного и благонамеренного. Сначала просто писалось от веселости
и без заботы о сохранении в написанном какой-либо общей черты, кроме
веселости и насмешки. Впрочем, это было непродолжительно, именно: так
была написана в 1850 г. шутка-водевиль «фантазия» за подписью Y и Z,
данная в декабре того года на Александринском театре в бенефис
Максимова 1-го и тотчас же запрещенная по высочайшему повелению,
потому что откровенность шутки показалась и государю и публике слишком
дерзкою. Эта шутка была написана гр. Алексеем Толстым и моим братом
Алексеем. Потом, летом 1851 или 1852 г., во время пребывания нашей семьи
(без гр. Толстого) в Орловской губ. в деревне, брат мой Александр сочинил,
между прочим, исключительно ради шутки, басню «Незабудки и запятки;»;
эта форма стихотворной шалости пришлась нам по вкусу, и тогда же были
составлены басни, тем же братом Александром при содействии бр. Алексея:
«Цапля и беговые дрожки» и «Кондуктор и тарантул», и одним бр. Алексеем:
«Стан и голос» и «Червяк и попадья». Кроме последней из этих басней,
остальные были напечатаны в «Современнике» в том же году,
без обозначения имени автора, потому что в то время еще не родился образ
К. Пруткова. Однако эти басни уже зародили кое-какие мысли, развившиеся
впоследствии в брате моем Алексее и во мне до личности Пруткова; именно:
когда писались упомянутые басни, то в шутку говорилось, что ими
доказывается излишество похвал Крылову, и др., потому что написанные
теперь басни не хуже тех. Шутка эта повторялась и по возвращении нашем
в СПб. и вскоре привела меня с бр. Алексеем и гр. А. Толстым (брат
Александр был в то время на службе в Оренбурге) к мысли писать от одного
лица, способного во всех родах творчества. Эта мысль завлекла нас,
и создался тип Косьмы Пруткова. К лету 1853 г., когда мы снова проживали
в елецкой деревне, набралось уже очень достаточно таких произведений;
а летом прибавилась к ним комедия «Блонды», написанная бр. Александром
при содействии бр. Алексея и моем. Осенью, по соглашению с А. Толстым
и бр. моим Алексеем, я занялся окончательно редакцией всего
подготовленного и передал это Ив. Ив. Панаеву для напечатания
в «Современнике». Редакция «Современника» оценила это по достоинству
и напечатала в отделе «Ералаш», дотоле не существовавшем, добавив
стихотворный эпиграф — кажется — Некрасова. Кроме этого эпиграфа,
напечатанного, без подписи, впереди соч. Пруткова, решительно ничего
нет ни панаевского, ни некрасовского в сочинениях К. Пруткова.
Во все это время продолжалась уже сознательная работа от имени
К.Пруткова, передававшаяся чрез меня в редакцию «Современника». Затем
началась восточная война, я уехал на службу в Тобольскую губ., и творчество
Пруткова замолкло. В Тобольске я познакомился с Ершовым (творцом
«Конька-горбунка»). Мы довольно сошлись. Он очень полюбил Пруткова,
знакомил меня также с прежними своими шутками и передал мне свою
стихотворную сцену «Череноелов, сиречь Френолог», прося поместить ее
куда-либо, потому что «сознает себя отяжелевшим и устаревшим». Я обещал
воспользоваться ею для Пруткова и впоследствии, по окончании войны
и по возвращении моем в СПб., вставил его сцену, с небольшими
дополнениями, во 2-е действие оперетты «Черепослов», написанной мною
с бр. Алексеем и напечатанной в «Современнике» 1860 г. — от имени отца
Пруткова, дабы не портить уже вполне очертившегося образа самого
Косьмы Пруткова.— Затем Косьма Прутков должен был умереть, потому что
мы, три его присных, или клевретов, проживали в разных местах, уже
не были такими молодыми и веселыми и соединялись воедино лишь изредка.
— Я сказал уже, что в печати явилось кое-что от имени К. Пруткова, вовсе
не принадлежащее ему. Чтоб очистить его память и образ, исчисляю тут
все то, что входит в «Полное собрание его сочинений»:
Басни:
Незабудки и запятки.
Кондуктор и тарантул.
Стан и голос.
Попадья и червяк.
Пастух, молоко и читатель.
Архитектор и птичница.
Помещик и садовник.
Звезда и брюхо.
Урок внучатам.
Пятки некстати.
Помещик и трава.
Чиновник и курица.
Сценические творения:
Фантазия.
Черепослов, сиречь Френолог.
Блонды.
Опрометчивый Турка, или Приятно ли быть внуком?
Министр плодородия (рукопись была передана в ред. «Современника»
1863 или 4 г., не напечатана и не возвращена).
Проза:
Записки деда.
Мысли и афоризмы. Плоды раздумья.
От известного Кузьмы Пруткова неизвестному фельетонисту «СПбургских
ведомостей», по поводу статьи сего последнего (в № 80 «СПб. вед.», I860 г.).
В этом ответе (в «Совр.» 1860 г., за май) Прутков сам определяет
литературное свое значение.
Краткий некролог («Совр.», 1863 г., IV).
Прожекты.
Объяснения непременного члена К. Пруткова: в «Нов. врем.», 1877 г.,
№ 392, и в «Нов. врем.», 1881 г., № 2026 (в этом последнем басня «Звезда
и брюхо» напечатана не вполне верно).
Стихи:
К моему портрету.
Козак и Армянин (не б. напечатано).
Честолюбие.
Путник.
Спор греческих философов об изящном.
Поездка в Кронштадт.
Возвращение из Кронштадта.
Эпиграмма № 1.
Эпиграмма № 2.
Письмо из Коринфа.
Желание быть испанцем.
Древней греческой старухе, если б она домогалась моей любви.
Из Гейне № 1.
К толпе.
*** подражание Гейне.
Безвыходное положение.
Эпиграмма № 3.
Осада Памбы.
В альбом красивой чужестранке.
Баллада.
Пластический грек.
В альбом.
Из Гейне № 2.
К Друзьям после женитьбы.
Мое вдохновение.
Аквилон.
Желание поэта.
Мой сон.
Память прошлого.
Осень.
Разочарование.
Философ в бане.
Очень возможно, что при окончательном просмотре творений
К. Пруткова, для их издания отдельным сборником, иное будет исключено
даже из этого перечня, для цельности и достоинства типа. Вот, кажется,
достаточно полный ответ на вопросы Ваши, Александр Николаевич,
относительно Косьмы Пруткова; а от нас обоих, т. е. от остающихся двух
клевретов К. Пруткова, искреннее спасибо Вам за уважение к его имени
и к достойной памяти о нем.
Не ответите ли и мне что-либо на мой вопрос относительно изд. «Полн.
собр. соч. К. Пр.»?
Да будет Вам все наилучшее.
Ваш В. Жемчужников.
2
Hotel Bristol
В. Жемчужников.
1 Это выражение «настроение кружка» употреблено моим братом
из поставленного Вами, Александр Николаевич, вопроса, который я передал
ему дословно. В. Ж.
2 Эти слова: «к эпохе... комитета» взяты опять из Вашего, Алекс. Ник-ч,
вопроса. В. Ж.
3 Т. е. если б он действительно жил, а не был вымышленным
в насмешкулицом. В. Ж.
4 Это опять из текста Ваших вопросов. В. Жем. |
||
От издателей. — Впервые опубликовано
в «Полном собрании сочинений» 1884 года. |
ОТ ИЗДАТЕЛЕЙ |
||
Из дневника Алексея Жемчужникова.
— Опубликовано первые П. Н. Берковым в «Полном собрании сочинений
Козьмы Пруткова». М.— Л., «Academia», 1933, с. 488 — 489, по рукописи
из архива А. М. Жемчужникова. |
ИЗ ДНЕВНИКА АЛЕКСЕЯ ЖЕМЧУЖНИКОВА 1883 и год. Ноябрь 27/15 Pension, Neptun, Zurich. Государь Николай Павлович был на первом представлении «Фантазии», написанной Алексеем Толстым и мною. Эта пьеса шла в бенефис Максимова. Ни Толстой, ни я в театре не были. В этот вечер был какой-то бал, на который мы оба были приглашены и на котором быть следовало. В театре были: мать Толстого и мой отец с моими братьями. Воротясь с бала и любопытствуя знать: как прошла наша пьеса, я разбудил брата Льва и спросил его об этом. Он ответил, что пьесу публика ошикала и что государь в то время, когда собаки бегали по сцене во время грозы, встал со своего места с недовольным выражением в лице и уехал из театра. Услышавши это, я сейчас же написал письмо режиссеру Куликову, что, узнав о неуспехе нашей пьесы, я прошу его снять ее с афиши и что я уверен в согласии с моим мнением графа Толстого, хотя и обращаюсь к нему с моей просьбой без предварительного с гр. Толстым совещания. Это письмо я отдал Кузьме, прося снести его завтра пораньше к Куликову. На другой день я проснулся поздно, и ответ от Куликова был уже получен. Он был короток: «Пьеса ваша и гр. Толстого уже запрещена вчера по высочайшему повелению». |
||
| ЗВЕЗДНЫЙ КАЛЕНДАРЬ
Рейтинги и Статистика Copyright © 2003 — 2013 Kozma.Ru mail@kozma.ru  |
|
| На сайте работает ссылочная бригада — пошли всех, куда надо!.. |
Афоризмы, цитаты, сочинения, фразы от Козьмы Пруткова и прямых потомков его словотворчества... |
Экран с мордой . |
Афоризмы, цитаты, сочинения, фразы про все...
|
