СИНДРОМ КРОКОДИЛА
Изменял ли учитель Зубов женщинам, широкой
общественности не известно. Но то, что стойко не изменял своему
костюму — любимому, зелёному, образца расцвета застоя — очевидным
было для всех. Как говорится, и на виду, и на устах.
А поскольку костюм у Зубова был зелёный,
с каждым первым звонком сентября из уст в уста передавалось и прозвище,
которым школьная братия своего учителя нарекла, — Крокодил.
Год за годом незаметно сложились в целую
эпоху, энциклопедия школьной жизни становилась всё более содержательной.
Число событий, которые традиционно сопровождались обновлением гардероба
их участников, росло.
Проявляли присущую им изобретательность,
стараясь из последних возможностей сохранять женственность, педагоги-дамы.
Был демократичен в одежде, но при этом регулярно освежал свой облик
обновкой, достойно представляя по-сиротски малочисленную мужскую
часть учительского коллектива, «двуязычный» Купцов. Неизменным оставался
лишь Антон Петрович Зубов, вечно зелёный.
Крокодил — Зубов слыл педагогом неплохим.
И, что ценно, — безвредным, предсказуемым, кого не очень боятся.
Крокодил, но не злой, а скорее похожий на Гену из мультика. А для
продвинутых девчонок — из тех, кто заявки во взрослую жизнь обычно
сдают много раньше школьных выпускных экзаменов, — и вовсе невыразимо-постный,
никакой. Над этим, как и над стойкой привязанностью Крокодила к
своему костюму они частенько подтрунивали, затягиваясь на перемене
очередной дымной соской.
Другое дело Купцов. Виктор Палыч — душка,
женский пол его обожает. Молодой, волевой, успешный. С мальчишками
и их родителями отношения, правда, более сложные. Ну да ничего —
Виктор Палыч на всё в жизни смотрит легко, с высоты своего положения.
А положение учителя Купцова в школе
особое: он преподаёт английский. Без иностранного, как понимаете,
в наше деловое время — что без билета на Уэмбли: и хочется, и никак.
Ведь суждение какое на сей счёт имеется? На своём родном, пусть
«в спотыкачку», как не русские будто, но посудачим, в географии
— одного не зная, а другое на каждом шагу путая, — побарахтаемся.
А вот без «ино»… Без «ино» — как без пропуска к жизненному довольству.
Поэтому купцовы теперь в особом, элитарном обожании, зубовы — так
себе, утилитарно.
Англичанин, сменив престарелую пенсионерку
в новой для него школе, с первых шагов всё поставил на деловую основу.
Подкинет двоек «неделовым» чадам, не желая растрачивать свой уникальный
педагогический дар на бюджетной основе, и — тут же их родителям
своё репетиторство ненавязчиво предлагает, по десять баксов за час.
Идите, мол, под мою крышу, погрейтесь, а там, глядишь, и язык развяжется.
Папаша Несогласин возмутился, было,
даже до РОНО его морская волна возмущения докатилась. Судовой боцман
за свои двадцать суточных столько всего вынес — и штормы, и ураганы,
холод Арктики и жару тропиков, жизнью рисковал, здоровья лишался...
«А этот, хапуга от педагогики, — не доработал в классе, а потом
сидит себе в домашнем уюте и хочет те же деньги за два часа содрать?!..»,
— возмущалась стихия-душа Несогласина. — «Да чем он лучше других
учителей?!..».
Но, видно, крокодилий дух витал в школе
независимо от постного и безвредного Антона Петровича. Сухопарая
директриса медведь-горой встала на защиту любимчика Купцова, а правдолюбец-боцман
разделил бесславную участь многих себе подобных. Избавилась сухопарая
от младшего Несогласина, «выдавила» из своей «епархии» — в другую,
пока его папаша за тридевять морей в новый рейс отправился.
Не-е, Виктор Палыч в порядке, его время
пришло. И одет он прилично — упакован, как говорится, сверху донизу,
и в большой теннис поигрывает.
Зубов рэкетом не занимается. Поэтому
соответствовать моде на бюджетные крохи для скромного географа —
край фантазии. Поэтому Зубов — Крокодил.
И посему из года в год острые языки
старшеклассниц потешаются над стойкой привязанностью Крокодила к
своему зелёному костюму, изрядно потёртый вид которого, с неизгладимым
«целлюлитом» после многих химчисток уже никак не придаст элегантности
затасканному имиджу географа — хоть вывернись наизнанку.
Разговорный зуд продвинутых, критическая
масса их пересудов зрела всё сильней, и что-то непременно должно
было произойти — бесконечно так длиться не могло. Народ ждал перемен.
Не в том смысле, что по звонку, а в смысле — по Зубову.
…И вот, представьте, — случилось!
Молва облетела утренние классы мгновенно:
«У Крокодила — новый костюм !.. Новый костюм!.. Новый!.. У Крокодила!..».
После звонка, обычной походкой, с достоинством
«никакого» Антон Петрович направился в один из старших классов.
Его ждали. Ждали, как никогда. Так могут
ожидать лишь большого чуда иллюзиониста.
Привычный гул начала дня дружно смолк,
и повисла редкая тишина, когда дверь медленно отворилась, на пороге
показался учитель.
Класс — замер.
Антон Петрович Зубов пришёл в новом,
двубортном, блестяще отутюженном и с двумя рядами искрящихся кружочков-пуговиц
фабричном костюме… зелёного цвета!
И это ещё не всё. Между лацканами пиджака,
с однотонной поверхности галстука известной фирмы «Ла Кости», коварно
выгнув своё рептилье тело, торжествующе скалился… зелёный крокодил!!!
Школьное сообщество по достоинству оценило
крутой выбор педагога. «Ла Кости» у географа — это в самом деле
круто. Такого от Зубова никто не ожидал. Антона Петровича даже несравненно
зауважали, а к его прозвищу Крокодил добавилось ещё одно: Новый
русский!
Однако как-то постепенно два слились
в одно, и стал Зубов Новым крокодилом. А когда школьная братия узнала,
что в столице появился журнал с таким названием, — вовсе загордилась
географом, стала отличать тайменя от Тюмени. Горда и прозвищем,
которым окрестила уважаемого педагога. Был просто свой, вечно зелёный
и безвредный, как Гена, а теперь даже журнал в честь него назвали
— знай наших!
ПРЫЩАВЫЙ СЛЕД
Любой прыщ у нас едет с мигалкой.
Мэр Москвы Юрий Лужков
Живём-живём, неся свою ношу, кто — навьюченный,
кто — в «навороченных». И вдруг все вместе начинаем задаваться вопросом:
не слишком ли? Не слишком ли много прыщей на теле страны развелось?»
Он бы и рад, прыщ иной, в толпе среди
нас, прочих, затеряться. Скажем, в метро нырнуть и враз, со всей
подземной электроскоростью миновать наружные пробки. Рад бы. Да
не тут-то было: статус не позволяет. Не преодолеть ему статус свой
— внутри себя же никак не избавиться.
Между тем, статус прыщавости — штука
весьма опасная. Приобрёл — и вся твоя жизнь на прицеле. Пришёл с
ним в массы, со статусом, а там, как признают, так и получишь —
по всему оному разом. Сами знаете, сколько поводов в массе народной
созрело. Кого всех накоплений лишили, или законной части добра всенародного.
Кого — зарплатой унизили, жалкой пенсией на выживание обрекли, иных
— в «пирамидах» без рубля оставили. Да мало ли прыщей перед народом
провинилось, на всех уровнях его прыщавости...
А народ, хоть и терпелив необычайно
(весь мир удивляется!), но формулу возмездия про запас держит: «Ропщу-ропщу,
да как дам по прыщу!». Вот и не рискуют прыщи разномастные в народ
возвращаться, предпочитая на автомобильной орбите летать. Если,
конечно, повезёт. Если мигалкой обзаведутся.
Но не всем везёт. Даже среди них, напористых
и хватких. И тогда, уже изрядно наследив в этой грешной жизни, но,
отнюдь не поступаясь статусом, прыщ без проблескового вязнет в тех
же дорожных проблемах, что и мы, все прочие.
Прыщ с мигалкой — иное дело. Его авто
— сродни лайнеру в полёте. Тут уж всем прочим — посторонись, тормозни
свои заботы, о срочности думать забудь.
Сколько же интересов-забот совместно
зависает — чтобы одного прыща с проблесковым пропустить? И другого.
И третьего. И после него. Эво, сколько их набирается! И каждый свой
прыщавый след норовит по жизни оставить, под ропот народный.
Эти всё мчатся, не жалея сигналов. Народ
всё ропщет. Ему мчаться — не положено, себе дороже. Начинает о равенстве
вспоминать — театральный гул выходит. В театре, чтобы гул толпы
создать, повторяют одну и ту же фразу: «Что говорить, когда нечего
говорить?..»
А если уж вспоминать о равенстве, то
ступайте в турецкую баню. И — ни прыщей, ни мигалок.
НЕВЕЗУЧИЙ
Кому повезёт, у того и петух снесёт.
Народная поговорка.
Если есть по жизни люди невезучие, среди
них, в первых рядах — и Лёха, кореш мой.
Давно живёт Лёха на свете. В жизни его
много чего отпечаталось. Ведь кем он только ни был в жизни этой,
странной и смешной!..
Вообще-то, изначально и номинально — он по красному дереву мастер.
А жизнь, чем дальше, тем всё больше подкидывала Лёхе другие, самые
неожиданные варианты. Так что жил он — иначе и не сказать — экстремально.
Наскучила ему жизнь обычная, береговая,
без странствий и приключений, с красным деревом в руках. И подался
кореш мой в моряки, вдогонку за горизонтом. А в этой погоне, известное
дело: ты за ним, он — от тебя, ты за ним, он — еще дальше. Гонись
и утешай себя, как тот петух, что за курицей несётся: не догоню,
так — согреюсь.
Вот и Лёха хотел свою удачу за холку
поймать, да в погоне той чуть не перегрелся. Скорчила рожу фортуна
ему, и не раз.
Мужик он «рукастый», за всё берётся без смущения. После того, как
мореходную школу окончил, и матросил, и плотничал, и дизеля, прочую
технику судовую обслуживал — ко всему у Лёхи допуск был.
Забрался он однажды на теплоходе «Волжск»,
будучи мотористом, в картер главного двигателя, чтобы остатки масла
вычерпать, да помыть после него. А главный двигатель — махина, прикинь,
в три этажа ростом. Ну, и картер в нём, соответственно, размеров
– не жигулёвских.
Вдруг в разгар работы видит то, от чего
любой поседеет и дара речи лишится: внутри махины коленвал ожил.
По тому, что медленно, но неумолимо стальной молох движется на него,
кореш мой вмиг сообразил: включили валоповоротное устройство.
А теперь представь себя внутри мясорубки
и сразу поймёшь Лёху Гусева. Невезучий!.. Только смекалка, да реакция
природная и выручили. Изловчился, ухватясь за крепление поршня,
до верхнего смотрового окошка доехал и — вывалился через него, грохнулся
на настил.
Как велика была его благодарность этим
деятелям беспамятным, старшему и второму механикам, пересказывать
не буду. Известно, сколь могуч язык наш великий.
Второй случай, всё на том же «Волжске».
Тоннель под линией гребного вала, а в нём трубы проложены. Труба
одна прохудилась, Лёху и послали дырку нащупать, место определить.
А в тоннеле том, как в случае с козой, – обратного хода нет, потому
как теснота – в гробу просторнее. С задачей-то кореш мой справился,
дальше полез, до самого конца. Стал через вертикальный лаз вылезать
наверх, а — в качку дело было – крышкой люка по голове и досталось.
Мало того — по руке шарахнуло, кость раздробило.
Но этим дело не кончилось. Подлечился
Лёха Гусев, а тут его новая напасть настигла — грузовая стрела упала,
в порту, во время испытаний. Ему как раз выпало руководить той процедурой.
Ну, всё честь по чести: подвесили контрольный груз, подержали, сколько
положено, и — сняли. Так она, старая, уже без груза обломилась,
не вынесла-таки многолетних нагрузок. Лёха — в сторону с крышки
трюма, в проход, ласточкой. А стрела пополам и — за борт.
Опять же чудом жив остался. Такой вот
«полосатый рейс» выдался для кореша моего невезучего. А стармеха
его, ясное дело, сняли потом с должности, за все упущения по службе.
Лёха — кореш безотказный. Не-е, да ты
что: нормальной он ориентации. Мужик как мужик, с семьёй и кулаками.
Я в том смысле, что если кто Лёху по-корешовски помочь попросит
— надёжней не найти. Никогда не откажет.
Вот, было, Миха, другой кореш, в гараж
свой с устатку въехал. И всё бы ничего, да въехал-то... в закрытый.
«Как, как...». Да вот так. Я ж говорю — с устатку.
В спальный район ведь зачем приезжают?
Верно: поспать. Вот и Миха — до гаража, как лётчик фронтовой до
полосы своей, дотянул, а тут расслабился: дремота одолела. Дело-то
глубоким вечером было. Развернулся и, зеваючи, стал задом сдавать
(он всегда задом заезжает, там по иному никак). А мотор — возьми
и заглохни, уже у самых Михиных ворот.
Миха не сразу стал снова заводить, а
вывалился из машины — потянуться, осмотреться, да нужду малую справить.
Только со скорости забыл снять, когда движок захлебнулся, — «автопилот»
отказал. А когда снова сел, да ключ повернул, стартёр и «привёз»
его в гараж, как ему было задано.
Легко въехал, будто банку пивную открыл.
Весь фасад гаражика-то металлосборного и — наперекосяк, вроде как
скукожился.
Так Лёха — не отказал, выручил кореша. Выправил ему фасад, от нового
не отличишь. Миха сразу фэйсом просветлел. А то ходил скукоженный,
вроде фасада своего гаражного.
А всё отчего? Да оттого что мастер Лёха
— на все руки. И кореш душевный. Настоящий мужик. Жаль, невезучий.
Покруче, чем Миха, невезучий: всё в какую-нибудь историю попадёт.
Вот и на Кубе — попал.
Страна, вроде, из наших была, из братских.
Нашего, стало быть, «лагеря». Во-во, и ребята там, дружбаны «лагерные»
— не дремлют. Подловили Лёху вечерком на «гоп-стоп» кубинский.
Прижали кореша моего к стене — он и
удивиться не успел. Однако, без лишних слов понятно, чем могло кончиться.
У одного из «кубашей» перстень-нож на пальце оказался, так острым
лезвием ножичка того он сонную артерию на Лёхиной шее вмиг нащупал.
Только и наш моряк не промах, не зря
себя часами истязал, карате занимался. Ему мига хватило, чтобы внимание
«стопарей» отвлечь. Будто увидел кого чуть поодаль, негромко, но
резко так бросил: «Полиция!». Ну, эти обернулись, а дальше — дело
техники.
Двое «дружбанов» лежать остались, корчиться,
третий — дёру. Лёха на судно пошагал.
Идёт по порту, на местных тараканов
дивится. А «кукарачи» эти размером — почти с мышь. По земле так
и носятся, прямо как «бомбилы» у нас на своих тачках по городу.
Не спешит кореш мой, идёт, под ноги
глядит. Кукарачи маршруты по земле рисуют, шуршат, рыжие. Выходит
Лёха к своему причалу — нет парохода. Вот где ему стало совсем не
по себе-е!.. Без того не повезло, часа не прошло, как жизнь на острие
стальном пульсировала, а вдобавок ещё и от судна отстать — невезуха
полная. Просто катастрофа.
От той картины, от пустоты причальной
Лёха сильно огорчился. Но и на сей раз обошлось: переставили его
«Китеж» к другому, дальнему причалу, только и всего.
...Ты когда-нибудь НЛО видел? Нет? Вот
и корешу моему не пофартило. А ведь мог бы разом жизнь свою изменить.
Да, видно, и впрямь: не судьба.
На одном судне они с напарником вместе карате занимались, в спарринге.
Там спортзал был, в нём и мутузили друг друга.
Однажды разминались так по-свойски.
А дело было вечером, напарник в перерыве наверх, на открытую палубу
вышел. Глянул и — остолбенел: НЛО! Будто огромный огурец светящийся
проплывает над волнами.
После встречи той необычной напарник
карьеру палубную разом оставил — целителем стал. Вернее сказать,
ясновидящим. Как бы заглянет внутрь и ясно видит, какие недуги в
тебе поселились. Диагноз ставит — безо всякого рентгена. Вот ведь
какое свойство в человеке открылось!
Ясновидящий свой кабинет на Невском
заимел, народу о болячках телесных стал рассказывать. А Лёхе опять
не повезло: не открылся дар, нет и кабинета. А потому — снова в
рейс собирайся, морскую судьбу испытывать.
Но пришёл час, кончилась морская карьера и Лёхи Гусева: будто и
не с ним всё было. Когда на берегу решил осесть, не сразу место
своё нашёл в жизни новорусской. Благо, иномарку старенькую напоследок
из Европы привёз, так «бомбил» на ней, перебивался извозом, как
и многие, кто в ту пору оказался без работы.
И вот, представь картину. Часа два ночи.
Голосуют двое. Мужик придерживает тётку, у той видок — сострадания
просит. Женщину везут в травму, оставляют там. Тот, что с ней был,
едет дальше. Денег нет.
«Купи дубинку», — говорит безденежный.
«Зачем она мне?» — кореш мой в ответ. «Купи, укороченный вариант
– то, что надо», — не утешился тот. «А мне хоть длинный, хоть короткий
– всё без нужды», — парирует Лёха. «Тогда гранату купи», — достаёт
настырный «лимонку» из портфеля.
Короче, отделался от него кое-как водила
Гусев, не польстился на бартер лихой. И не зря.
Только отъехал, пару кварталов отмахал
– на тебе: ОМОН в дозоре, тормозит, не дремлет. Кореша моего о капот
растопырили, и давай обыскивать, вопросы задавать. Лёха и поведал
им, какого ухаря недавно высадил, с целым арсеналом.
Ох, те стартанули!.. А толку? Он что
– ждать их там остался?..
И уж совсем случай небывалый. Веришь, нет? — на комариной охоте
бедолага пострадал. «Как, как...». Да вот так — спросонья! Да не
комар, Лёха — спросонья!
«Достал» писклявый, неимоверно. А тут
ещё жена энтузиазма подкачивает, словно сон ей в руку: убей, говорит,
кровососа! Ну, кореш мой и полез — долг свой мужской исполнить,
когда комар на потолок присел передохнуть.
Это теперь Лёха с Томкой, женой его,
умными стали: пылесос включают и писклю эту по потолку да стенам
отлавливают. А в ту злополучную ночь Лёха спросонья-то на конструкции
табуреточной не удержался — руку, когда на пол рухнул, и сломал.
Вот и вышло: 1 — 0, в пользу комара.
Проигравшему, понятное дело, руку в гипс упаковали.
А Лёхе ж на работу идти — перегородки
крушить, новые ставить, европейскую красоту хозяину наводить. Каково,
а?
Вот я и говорю: душевный кореш, Лёха,
но невезучий.
Если б мне сейчас тамадой во главе стола, я бы тост поднял: «За
везение! Чтобы никогда каратисты-краснодеревщики на комарах не ломались!».
Во, сказанул! Красиво, да?
...Слышь, а ты — везучий? Как сам —
то считаешь?
ДОРОЖНЫЙ АНЕКДОТ
Пересадка в Окуловке. Третье января.
Морозно. В помещении местной автостанции несколько пассажиров, ожидающих
продажи билетов на очередной автобус. Помещение маленькое. Окна
непомерно большие, заиндевелые. Воздух стылый. Тишина — звенящая.
Тревожно скрипя, будто желая напомнить
о необъятности морозного пространства за порогом этого живого островка
обитания, открывается дверь. Неловким, скованным движением прикрывая
её за собой, появляется подвыпивший мужчина лет сорока пяти, в старой,
поношенной и, судя по всему, не очень годной в январский мороз одежде.
Движется мужчина походкой нетвёрдой,
как бы пританцовывая. К тому же, видимо, он пребывает в той стадии
подпития, когда алкоголь уже перестаёт греть. А поскольку мороз
на дворе довольно крепок, лицо мужчины имеет иссиня-красный оттенок,
на кончике его носа повисает капля известного происхождения — похоже,
вошедший сильно промёрз.
Войдя, он пытается закоченелыми руками
застегнуть ширинку своих изрядно помятых брюк и при этом, вибрируя
всем своим существом, с дрожью в голосе, но убеждённо, философски
произносит: «Тело страдает, а душа живёт вечно...».
«Философ», похоже, из местных, новгородских
аборигенов. Из тех бродячих российских мужиков, каких немало появилось
в стране с приходом новой жизни, потерявших в ней ориентир и опору,
а зачастую семью и жильё.
…Супруги Бризовы увлечены чтением. Вадим
Петрович только что приобрёл в газетном киоске дорожный сборник
анекдотов и наиболее интересные из них зачитывает вслух.
« — А я с женой развёлся, всё имущество
поделили.
— Как вам это удалось? У тебя же не
квартира, а рог изобилия.
— Так и поделили: ей изобилие, мне —
рог», — произносит с улыбкой Вадим Петрович, поглядывая при этом
на вошедшего мужчину.
Застывшие, скрюченные пальцы не слушаются
«философа». Пуговицы раз за разом соскакивают, не попадая в петли.
«И как они тебя находят?!» — непонятно
к кому обращается мужчина, не оставляя попыток привести себя в порядок.
И раз за разом промёрзший человек упорно повторяет: «Тело страдает,
а душа живёт вечно...».
Скучающие в ожидании пассажиры, став
невольными соучастниками действа, с тайным любопытством переживают:
застегнёт — не застегнёт.
Наконец, абориген добился-таки своего.
Удовлетворённый, оглядев ясным, чистым взором младенца лица «болельщиков»,
он поочерёдно обращается к сидящим: «Если есть — дайте закурить…».
Курящих не оказалось, не дали. Потирая
руки и втянув голову в плечи, «философ» дрожащей, танцующей походкой
приближается к Бризовым.
«Если вы захотели бросить курить, но
не получилось, потом — пить, и тоже не получилось, а затем отказаться
от излишнего секса — и опять безрезультатно, то и наплюйте! От секса
по пьянке ещё ни один курильщик не помирал!» — продолжает читать
жене Вадим Петрович, находя явную связь написанного с тем, что происходит
в зале ожидания. При этом боковым зрением видит, как преуспевший
в упражнениях с пуговицами, но всё столь же промёрзший абориген
слегка склоняется над ним и, не делая паузы между фразами, произносит:
«Вы в Бога верите? Меня зовут Володя».
Бризов — из чистого приличия — поднимает
взгляд на Володю, затем переводит его на жену и снова ловит пронзительную
бездонность ясных глаз бродячего «философа». Жена Вадима Петровича
при этом вскакивает и без явного соблюдения приличий, досадливо
морщась, удаляется к кассе.
Бризов — солидный мужчина, с седоватыми,
аккуратно подстриженными усами на румяном, гладко выбритом лице.
Он добротно одет и, судя по всему, благополучен. Поездка для благополучного
Бризова — вынужденная. Пускаться в дорогу с пересадками, оставляя
в людном Петербурге свой привычный, отлаженный годами быт, ему очень
не хотелось. Теперешнее нежелание объяснялось ещё и тем, что уже
многие годы прежде супруги обычно ездили на своём автомобиле. И
лишь в этот раз, буквально накануне отъезда случилась досадная неполадка,
которая и стала причиной нынешнего «хождения в народ».
Итак, чувство долга возобладало, и Вадим
Петрович уже на полпути в новгородскую глубинку, сопровождая свою
миловидную супругу в её поездке к престарелому родителю.
«Вы в Бога верите?», — повторяет вопрос
Володя. Вадим Петрович успевает внимательнее разглядеть лицо активного
пришельца. Оно прикрыто небритостью серой щетины, но столь же бесхитростно,
по-детски наивно, как ясный взгляд его глаз. Солидный Бризов смотрит
в эти голубовато-серые глаза, глядящие пытливо из-под облезлого
козырька нахлобученной до бровей, с опущенными ушами шапки, и уже
не может не ответить.
«А в чём, собственно, дело?» — опуская
руку с брошюрой и мельком глядя в сторону жены, невозмутимо заслоняется
встречным вопросом Бризов. Его вспорхнувшая супруга, без помех изучив
расписание, сердито поглядывает в сторону назойливого аборигена.
Тонкие брови на её хорошеньком личике озабоченно нахмурены, а выразительный
взгляд словно вещает: «Подумайте, какой нахал — так беспардонно
вмешался!..».
Вместе с ней за Бризовым и странным
человеком, внесшим оживление в тягостную атмосферу их ожидания,
с любопытством продолжают наблюдать остальные немногочисленные пассажиры.
Володя, между тем, поясняет: «Американцы
нас хотят покорить. Через католическую церковь хотят покорить».
Тут он отстраняется, как бы давая выбранному
собеседнику время на обдумывание, и вновь, всё так же пританцовывая
с мороза, удаляется в сторону пустующей у входа скамьи.
Бризова почему-то не озаботила перспектива
американо-католического рабства. Он лишь проводил взглядом дотошного
человека и тут же углубился в чтение.
«Мужчины делятся на две категории:
Первая. От которых хочется иметь детей.
Вторая. Зато не такое ничтожество, как
мой первый муж», — читает далее Бризов и невольно задумывается.
Вадим Петрович — первый муж, задуматься есть повод. Переводит взгляд
ниже, читает там и, глянув в сторону жены, задумывается ещё больше.
Потому что там, ниже, написано:
« — Мне тут на днях предложили пост
президента Клуба подкаблучников.
— Ну и как?
— Жена не разрешила».
Горячо любимая супруга Вадима Петровича
по жизни не разрешала ему многое.
В то время как хорошо «упакованный»
Бризов задумывается, промёрзший человек вновь философски повторяет:
«Тело страдает, а душа живёт вечно…». Теперь он занят шнурками своих
почти развалившихся, тёмных ботинок неопределённого цвета. Совладав
и с ними, упорный Володя вновь нависает над Бризовым: «Вот что Вы
станете делать, если американцы придут?..».
«Россия совершила огромный скачок в
сторону Запада. Запад даже отскочить не успел», — выхватывает из
текста Вадим Петрович и неожиданно для себя самого уверенно отвечает
аборигену: «Встречать будем».
Володя явно не ожидал столь быстрого
и ясного ответа на свой очередной вопрос. Он озадаченно замолкает
и, одарив Бризова всё той же пытливой прозрачностью взгляда, отправляет
своё страдающее тело в новое блуждание по залу.
Вскоре, получив, наконец, ответ на мучивший
его обездоленную сущность вопрос, но не найдя курева, блуждающий
«философ» и вовсе удаляется, на прощание морозно, звеняще проскрипев
дверью, по-прежнему безутешно дрожа и напомнив всем присутствующим
о вечной нетленности души.
Вадим Петрович спешит успокоить жену,
чувствуя и свою косвенную вину в том, что их супружеский покой был
временно нарушен. «Вот, послушай, забавно подмечено», — обращается
он к ней, произнося вслух написанную в сборнике фразу: «Сколько
гостя ни корми, он всё равно напьётся».
…Наконец, отправились в дальнейший путь.
Анекдоты прочитаны, у плеча Бризова уютно устроилась его супруга.
В тепле салона она быстро погрузилась в сон.
Сам Вадим Петрович не спит. Он смотрит
на лесную дорогу, в свете фар бегущую навстречу автобусу, и ему
кажется, что ей не будет конца. С двух сторон по обочинам, за бордюрами
снежных отвалов, выхваченные светом из лесного мрака, словно поток,
обтекающий стальное тело машины, проплывают могучие разлапистые
ели.
«Велика Россия… Какие просторы, какие
расстояния!» — размышляет Бризов. Недавно покинутый зал ожидания
уже кажется крохотным и далёким, постепенно уходящим из реальности.
Да и вся Окуловка осталась позади лишь эпизодом, точкой на карте,
затерянной между Москвой и Петербургом.
Погружённый в дремотную атмосферу салона,
Вадим Петрович смотрит на дорогу и не может отделаться от ощущения,
будто сзади, вслед их автобусу с укором глядят ясные глаза насквозь
промёрзшего аборигена Володи, которому так и не нашлось закурить.
«Встретили меня по одёжке, проводили
тоже плохо», — будто говорят Володины глаза, одного из многих, кто
неприкаянно бродит по российским просторам, со страдающим телом
и неиссякаемой верой в нетленность души.
По всему, Володе плохо. Велика Россия,
а отступать ему некуда. Уже сейчас, этой лютой зимой, до нашествия
вражьей силы, которая «хочет нас покорить». Как обездоленный «философ»
и подобные ему дотянут до лета, никто определённо сказать не сможет.
Но при этом мучает дрожащего патриота Володю главный вопрос: «Вот
что Вы станете делать, если?..».
* В рассказе использованы анекдоты из
сборника дорожных анекдотов издательства «АиФ».
ДИСКОТЕКА В БОЛЬНОЙ СТРАНЕ
Я вообще-то люблю слушать радио. Особенно
программу «Музыка без слов» — под неё так хорошо засыпать по ночам...
Если бы не шумахеры. Эти — достали.
До самой глубины души и сознания.
То их мотоциклы рёвом заходятся, то
из их легковушек басы по всей округе бьют: пытка!
Не успеешь с устатку в блаженство впасть,
первый сон досмотреть, а мотогонки или дискотека на колёсах — тут
как тут, с доставкой на дом.
Естественно, проснёшься — когда очередная
«сова» с мотором мимо окон твоих проревёт или басами пробухает,
или, не дай Бог, со всем этим вблизи задержится. Ну, думаешь, гулял
с твоей мамой Шумахер...
Он своё отлетает, собьёт сон ночному
городу, потом под утро дрыхнуть завалится. А тебе — как бы ни хотел
совой в подушку уткнуться — спозаранку жаворонком на работу взмывать.
Взмываешь-взмываешь, силишься-силишься, а сам квёлый, с зевотой
не справиться, и одна лишь мысль в голове свербит: какого бы шумахера
вместо себя послать?
…Люблю, люблю я радио послушать. Соседи
у меня — в большинстве своём одинокий, пожилой народ — те и вовсе
не выключают, всё слушают. «Радио Страны» называется. Как ни крути,
а если другого нет, если в каком-нибудь Заблудово или Крайнево тебя
жить угораздило — никуда от него не деться. От Москвы до самых до
окраин — всё одно: «Радио Страны».
Но я бы его назвал «Радио Аптеки», ошибки
не будет. Судите сами: с раннего утра и до вечера — целый рабочий
день — всё о болезнях да лекарствах, о болезнях да лекарствах.
Больная страна! Насквозь больная! Кроме
тех, кто на работе: им слушать некогда, да и болеть тоже — делом
надо заниматься.
Правда, не все по делу на работу ходят.
Есть, сами знаете, есть такие, для кого фон радийный — поважнее
прочего.
Зайдёшь в какую-нибудь контору, по делу
справиться, вопрос решить. Сидит там, за столом некая «прима», а
из-за её спины приёмник до хрипоты надрывается: «Девушка Прасковья,
из Подмосковья...».
«Приме», понятно, не до тебя, у неё
ноги под столом дискотеку репетируют. Какие цифры?! Какие таблицы?!
Прасковья! Из Подмосковья! И вообще: шли бы Вы... И Вы, и Вы, и
Вы — не до вас всех…
У тебя, к примеру, очередь на телефон
за двадцать лет перевалила, а у неё — «Прасковья». Не жизнь — дискотека!
Пройдёшься по таким конторам-офисам,
где сидяче-танцующие «примы» за столами, хворь сама привяжется.
А тот, кто на работу не ушёл, да коммерческого
радио с «Прасковьей» не имеет — тот «Радио Аптеки» слушает.
Прикинь, лежишь больной, жизнью трёпаный,
а тебе день за днём всё новые болезни в мозги вбивают: ещё не всё,
мол, потеряно, ещё многое можно потерять!.. Пытка!
Притом, лекарства тут же, без заминки
предлагают. И день за днём тебе внушают: мол, ты от всего прочего
откажись, а с пенсией только по этому поводу расстанься. Забудь
о других — только по этому!
А как не расстаться? Минута рекламы
на радио — знаешь, сколько стоит? Станут они пустышки или альбуцид
какой-нибудь рекламировать? Те, которые верить не устали — пенсию
в аптеке и оставят, за ценой не постоят: оплатят и рекламу, и все
их прочие «навороты». О реальной пользе приобретённого, о фальшивотаблетчиках
— отдельный разговор.
И снова — «Радио Страны» слушать. До
новой пенсии.
Больная страна! Насквозь больная! Всяк
по-своему болеет, под своё радио.
В магазин зайдёшь, чего важного выбрать
— из динамиков по мозгам ритмом бьют: «бум-бам, бум-бам...». Ты
мысли свои в нужную сторону направить пытаешься, а тебе сбоку, сминая
мысли, — «бум-бам, бум-бам...». Пытка! «Последний герой» с мыслями
всмятку.
Говоришь: «Ребята, вы бы того, полегче...
Не сосредоточиться, в конфигурацию не вникнуть. Я «Пента» пятого
от прочего не отличу с вашими «бум-бам»...
Они тебе в ответ: «А чё — музыка как
музыка. Нам — нормально...».
В итоге, они — без клиента, ты — без
настроения.
Не жизнь — дискотека!
Магазины — спрашиваешь себя — для кого?
Если для покупателя, почему — так? А им — «нормально»...
Нет, с моим музыкальным слухом таких
децибел определённо не вынести. Пусть шеф идёт сам себе компьютер
выбирать: ему «до синего» — чем оглоушат. Всё одно, ноту «хам» от
ноты «хан» не отличает.
Да, вот ещё. Неплохо бы, медведя захватил
— чтобы этим, «нормальным», и на второе ухо наступить. Чтобы вспомнили:
для кого в торговом зале находятся.
Больная страна! Насквозь больная! В
районной поликлинике, считай, каждое утро — демонстрация. А ну-ка,
кто с первой попытки к специалисту попадёт? То-то же. Чтобы лечиться
— здоровье иметь надо.
«Что же Вы хотите? У нас город пенсионеров»,
— говорят тебе. И хотеть уже перестаёшь.
…Пенсионеры ложатся спать рано, вместе
с маленькими детьми. И сон их чуток. Прервать его — обречь человека
на мучительное ночное бдение, наедине со своими тревогами и старческими
болячками.
Но время шумахеров ещё не наступало.
Город не раз тревожно встрепенётся во сне, когда они стартуют на
своих мотоциклах или из окон их авто, проносящихся по улицам, донесётся
раскатистое, басовитое: «бум-бам, бум-бам...». Пытка! Дискотека
в больной стране. Но тут медведю уже не угнаться: шумахеры...
Для тех, кто не знает, поясню: Шумахер
— фамилия знаменитого немецкого автогонщика. А вы о чём подумали
— о богатстве русского языка?
ПРИОРИТЕТ
В жизни важно приоритеты правильно расставить.
Вот сижу, ломаю голову: какой приоритет выбрать? Теннис? Шахматы?
Футбол?
Взять хотя бы теннис. У нас как новости
ни включи, так очередной турнир. Так величиной призового фонда и
ошарашат.
Ну, думаю: моё! По призовому фонду —
моё! Завтра же на корт отправлюсь, ракеткой махать. Чем я хуже всем
знакомого президента-дирижёра? Он и там, и сям преуспел, несмотря
на возраст. А я моложе, и для меня помахать — ещё вполне с руки.
Правда, есть одна загвоздка: не президент.
Хотя и я подирижировать могу, ещё как. Главное, и мне вовремя налить.
Я тогда своей половиной так подирижирую... Как начну порой — она
у меня одна за целый оркестр отдувается, за целый хор голосит.
Ну, а что теннис? Скукота... От шахмат
мало чем отличается. Хотя и на них заработать можно, ещё как. Главное,
в дамки вовремя пробраться. А там — кум королю и сват министру.
Но — скукота...
То ли дело футбол! У-ух, держите мои
ноги! Если, опять же, мне вовремя налить, я ещё очень приоритет
этот освоить могу. Там гонорары... Мама, не горюй. И за что им такие
платят? Ладно, какой-нибудь Бэкхем или Роналдо с Зиданом, нашим-то
— за что?
И ведь не зря меня сомнение берёт. Уж
больно наши приоритет подпортили. Возятся-возятся, словно и вовсе
не знают, ради чего на поле вышли. Я бы лично этот приоритет поправил,
по-школьному: по итогам сезона гонорары, как оценки, выставлял.
Вот тебе, Иванов, пятёрки — хорошо потрудился,
мастерски.
Тебе, Петров, подтянуться надо. Забирай свои тройки-четвёрки.
Ну, а ты, Сидоров, и вовсе надежд не
оправдал, зазря на газоне топтался, да лежал на нём, будто в лондонском
парке. Пойди, рукам волю дай, над сеткой попрыгай — может, в волейболе
из тебя толк выйдет. А у нас тебе неуд гонорарный, по шкале нашей,
сдельно-премиальной.
Вот так я понимаю разбор футбольных полётов. А иначе — что? Зачем
соколу залётному крыльями махать, если он контрактом сыт? Если всё
у него на гарантии, и жизнь спокойная заранее оплачена? Сколько
их таких, гостей дорогих, в наших клубных командах? То-то же...
Трудное дело — приоритет выбрать. Уж
сколько лет сижу, голову ломаю, да всё приговариваю: «Думай, голова!
Шапку куплю!».
Иногда приоритет на пару с Петровичем
выбираем. А вот и он. Давай, Петрович, по-соседски, в «подкидного».
Какой там у нас, говоришь, призовой фонд сегодня булькает?..
И ТУАЛЕТЫ — НИКАК
Биде, биде, биде… Французский шарм,
либеральная ценность, жизнь с удобствами. Туалеты-люкс, туалеты-концепт
и туалеты — никак. В смысле — нечем. Со свечёй ищи, с прожектором
шарь — бумаги в данном общественном месте не сыщешь. О биде уже
не говорим, они из другой жизни, почти с другой планеты.
Провинция. Новгородская глубинка. Заглянем,
господа-товарищи, в местечко с горделивым статусом районный центр
— Любытино, Любопытино, в данном случае без разницы.
На флагштоках возле районной Администрации
горделиво развеваются флаги. Чуть поодаль, за поворотом — красуется
своими архитектурными изысками новое здание Сбербанка. На берегу
реки величаво расположился восстановленный храм. Картина, достойная
кисти живописца! Солидно. По ряду внешних признаков — солидно. Но!
Рейсовый автобус, следующий в Питер,
останавливается у местной автостанции. И тут, совсем неподалеку
от флагов Администрации кочующий народ спешит заглянуть в туалет
— один из традиционных, которых народная молва обычно причисляет
к «удобствам во дворе». А туда, в «удобства», только заглянуть и
можно, если не стошнит от одного взгляда на оные. Поэтому пассажиры,
кому особо невтерпёж, призвав свои разведспособности, нужду в других
местах справляют — несколько позади формального отхожего места.
Но этого мало! Взгляните: куда это продвинутая
ребятня, дымя сигаретками и движимая любопытством, наперегонки бежит?
Да прямиком, без билетов — на уличное «по нужде» транзитных пассажиров.
Там, позади формального М/Ж. Вот где настоящее риэлити-шоу, столичным
ТВ не охваченное!
…В некотором смысле и правда — мало
что меняется, господа-товарищи. Там, где тропа от башмаков иностранных
не остывает, там — «пожалуйста, всё для вас». Сойди чуть с тропы
той отшлифованной — «накося, выкуси». Они, мол, привычные, им и
положено. А вам до их привычного… перебьётесь.
Они, конечно, иностранцы. А мы? По-прежнему
— «засланцы»?..
Не отсюда ли, не из таких ли мест, как
Любытино-Любопытино, ширится признание: далеко нам до Европы, нам
роднее — «Азиопа»?
Предвижу, господа-товарищи, скажете
на это: мол, «зашоренность» местной власти, которая на автобусах
не ездит. Наверное, да. Между прочим, описанные «удобства» всего-то
в 300-х км от «культурной» столицы и немногим более от столицы белокаменной.
Не мудрено и «зашориться»…
Но провинция не знает границ. По крайней мере, у нас. И черты наших
с вами провинциальных нравов мы легко находим под сводами столичных
дворцов, стадионов и прочих массово посещаемых мест.
Вот друг-поэт строкой о том же:
«И долго вас искать не надо,
Вы в мегаполисах видны —
Провинциалы Ленинграда,
Провинциалы из Москвы».
Большой Кремлёвский Дворец. Ну, очень
почтенное собрание. И дискуссия очень важная: вступать России в
ВТО или не стоит. Приходишь в туалет, и сразу становится ясно: не
стоит. А потому что и там, в Кремле — бумаги нет! И не надо ехать
в провинцию, от туалетной безысходности слёзы лить, если в Кремле
— никак. По всему выходит, рядовому российскому обывателю до Высшего
Туалетного Общества — как до Луны.
Переносимся в «культурную» столицу.
Юбилей знатно справили, помним, недавно отгремел. За ним и другую
знатную тусовку — целую восьмёрку — «на уровне» обслужили, сомнений
нет. И внешние приличия соблюдены, и гости довольны — знай наших,
с невских берегов!
Загляните в кузницы «культурных» кадров
вскоре после — мало не покажется. Да-да, всё та же проблема, господа-товарищи,
всё та же. Да ещё с каким «парфюмом»… И будут ли нас уважать в мире,
если при всех наших видимых достижениях и внушительном количестве
доморощенных олигархов — повсеместно, по-прежнему «нечем». То есть
— никак. И что нам до Всемирного дня туалетов!
Один мой знакомый до пенсионных лет
в науке подвизался. А в новейшей истории, с развалом родного НИИ
и во славу своей спортивной молодости — начал по «культурной» столице
курьером бегать, пакеты по офисам разносить. В разных местах побывал,
многое повидал — хоть книжки пиши. Как сказал бы классик пулемётного
каламбура, — «в театр осталось сходить». Для всей полноты представления
о жизни.
Так вот, и курьер экс-научный, играя
словами, при случае вспомнил об отхожих местах нашей неповторимой
действительности. Ведь не может не поражать: даже в издательстве,
что выпускает солидный журнал в глянцевой обложке, печатая его в
своей же типографии, — безнадёга бумажная, если курьеру, либо ещё
лицу какому, по принадлежности значения не имеет, в «нули» заглянуть
случится.
Между тем, отгадать, на каких престижных
иномарках хозяева ездят, стремясь не остаться в стороне от «гламура»,
к бабке ходить не надо — вон они у входа теснятся, чуть ли не копытом
бьют, от стронга своего могучего. И приличие внешнее соблюдено,
не извольте сомневаться. Но на поддержание приличия внутреннего
у бедных новых русских всё не достаёт, сколь по сусекам ни скреби.
Не хотят они понять, господа новые, что и простой печатник, и курьер
залётный (в данном случае — с учёной степенью курьер!) вправе рассчитывать
на достойную жизнь и условия быта, более человеку подходящие. Не
создаёшь таких условий — себя позором покрываешь, на какой бы раскрутой
иномарке ни ездил, в каком бы персональном «концепте» ни сидел.
Да, не все у нас кандидаты научные,
а уж тем более — доктора. И картин непристойных в любом нашем городе
— «культурном» и прочем — в изобилии наблюдать можно. Как сказанул
бы в сердцах один мой бывший начальник, «такое — сквозь и рядом».
То, что рядом, сомнения нет — на каждом
шагу, без стеснения. И то, что сквозь — тоже. Потому что, сколько
ни ставь, к примеру, кабинки биотуалетов, наши сограждане всё одно,
по старинке — «в лопухи», да в подворотню. То-есть, рядом с собаками.
То есть, по-собачьи.
О подъездах общего доступа уже и не
говорим. На их дверях, без сомнения, М/Ж можно написать, ошибки
не будет. И без противогаза туда не всем войти по силам.
На пиво-тоники денег находим, а на кабинку
отдельную, чтобы по-человечески нужду справить, — жалко. Лопухи
нам роднее, лопушистая жизнь — тоже. По-собачьи, по-кошачьи. По-человечески
себя — не помня.
И пусть театр начинается с вешалки — не все в него попадают. А вот
касательно салфеток на столах и всего того, о чём выше сказано,
— тут нам, господа-товарищи, крепко задуматься стоит. Если мы, конечно,
хотим положительно отличаться от постояльцев животноводческой фермы.
Времена меняются, правила приличия никто не отменял.
А то ведь обидно! За самих себя, знаете
ли, обидно. Ведь так хочется, чтобы и столица культурная — без кавычек,
и страна Великая — тоже без них.
…И не надо лишних слов про биде! Без
биде обидно.
Сергей МЕХ
© Мехреньгин С. В. 2006
|
 |
