Александр МАСЛЕННИКОВ
в Библиотеке Козьмы Пруткова

АЛЕКСАНДР МАСЛЕННИКОВ. СТИХИ

СТИХИ
Стило — дорожный посох слов.

СТИХИ

*****

Стило — дорожный посох слов.
И домотканны поиска одежды.
Пыльца культур, — мы всюду между.
И от того наш норов хмур.
Истории железное забрало,
наречия родного забытьё…
Таких как мы — извечно — мало
и вне устава наше бытиё.
И чернь на нас давно готовит жало.

*****

Александру Паку
С дружбой

Начни, мой друг, начни, —
настало время.
Зажги опальные огни,
рассыпь каменья.
На вираже не занесёт, —
спасёт кривая.
Портвейна розоватый мёд
плеснём до края.
Клубится полночь, и тонка
крамола света,
до озаренья — полглотка.
И сигарета.
Мерцают окна. Не беда, —
такая вьюга.
Под утро схлынем без следа,
перекрестив друг друга.

*****

Александру Ротаю

Нас историки расставят по местам,
многоточием надуманным раздвинув,
повыхватывав цитаты здесь и там, —
им вольно, им — вечно — ветер в спину.
Нам — не то. Тернистый путь да гать, —
выбор не велик, но как литературен.
Будь безумен, коли век горбат,
брат мой во письме, болтливый внук культуры.

*****

Промеж огней небесных и земных
кто полым, кто играющим, кто гневным
проходим. Но наотмашь бьёт под дых
и  осыпает циферблаты ветр Вселенной.
На нервах ночи инфразвук растёт,
густеет страх, и долг нам не опора.
И Космоса косноязычный лёд
заполняет зеркала и взоры.

ГОРОДУ

1

Город считывает души.
Город празднует победы.
Он над крышами воздушен,
а под кровлями иссушит.
Город.
Стон дремучих пьяных бдений,
блеск зрачков бессонных сфинксов,
немота, хула и пенье…
Днем тверёзый, ночью — тленный.
Город.
Пасынок мечты и злобы.
Он — граненый камень в небе.
Кружево и гекатомба.
Сын химеры златолобый.

2

Его дворов тускнеющая слава —
как сумерки богов.
И в сумерках облава.
И в подворотнях медный гул шагов.

*****

Вид из окна — на прошлое.
Дождь выводит письмена на стёклах.
От этакого чтения озноб.
И книги — не о том, —
длинные какие-то строки. Липкая их вязь.
Абзацы — как купе —
заполнены чужими вещами и невнятными диалогами,
с окнами,
мимо которых проносится чьё-то прошлое,
размытое дождём.

*****

Моей жене

Наташка, раненый цветок,
испуганный рассветом,
на крыльях бабочек, на северо-восток
заброшенный давно прошедшим летом.
И невесть как, в витринах непогод,
Пройдя сквозь сумрак одиночества и хворей,
Ты та же, как в свой первый здешний год,
и также, — не отсюда, — в каждом взоре.
Жена моя, мой невесомый сон,
дитя, усталое от солнечного полдня…

*****

Морской звездой на дне Вселенной…
Или ничком средь шёпотов глубин…
Со стороны взглянуть, —
фосфоресцирует, наверно,
душа…

*****

Время писем, время острия,
время глаз сухих и чётких чисел,
время посулов и посвиста ворья.
Чёрный бисер.
Время тяжбы, время ворожбы,
время помыслов, оправленных в железо,
время, разбивающее лбы,
время ритуального надреза.
Время камня, лёгшего в ладонь,
танец на углях, и бег по грани.
Время слепнуть,
время красть огонь.
Времени зияющая рана.

*****

Время неумолимо, ибо неуловимо.
Оно вокруг, оно внутри,
а накоси выкуси его, или сотри.
И оно всегда проплывает мимо.
Осыпи в небесах, развалины скал,
миражи культур, оазисы знаний… —
И над всем его оскал.
О, Время, объект безнадёжных камланий.

*****

Поступь Времени. Вот пята так пята.
Что ей тризны и плачи вослед.
Все концы укроют в Лете лета,
всё с их рук сходит на нет.
Кто просёлком, кто большаком, —
в никуда, как хайвэем в Рим.
Материнским парным глотком
всяк рождённый обручен с ним.
С сим путём. Оторви да брось
все надежды на путь иной.
Будь ты негр, будь белая кость —
захлебнёшься тварной виной, —
терпким варевом звёздных сил,
светлой влагой земных ночей.

1

Записи на полях книг говорят о разном.
Записи на полях войн — только о глупости.

2

Когда война умрёт своею смертью,
когда солдаты позабудут смысл атак,
мне кажется, что будет не поверить,
что может быть, — и было, — всё не так.

*****

Снова осень оленем пятнистым
по округе, по перелескам
оббивает рогами листья
с веток, тронутых стылым блеском.

*****  

Об эту пору и собаку за порог
рачительный хозяин не отпустит.
Одно ненастье вёрсты мерит вдоль дорог —
хрестоматийный повод к славной русской грусти.
Или к тоске с огнём накоротке,
да с полымем за пазухой соседа, —
к такой тоске, — хрестоматийно русской.

*****

Вот и вышло опять по делам да по тайным утехам —
поджидать белых мух, да усердно лелеять тепло.
Надо выбраться в лес. В нем, я чаю, просторно для эха,
и унылой поры там открыто для глаза чело.
Электричка-чужак, перелётная свора тьмы окон,
по спинному хребту перелеска чиркнёт, и — «пиши…»
Обронённый сюда, где и снизу, и сверху — глубоко,
поначалу чихаешь от собственной пыльной души.
Но увяз коготок. И кириллицей пахнут берёзы.

*****

Вот и радуй себя костерком да горячим напитком.
О подспудной зиме прошепчи, возжигая листву.
Нам не справиться с этой порой, обирающей местность до нитки.
Время знать своё место — мы приметны уже за версту.

*****

Всё перелётное давно уже далече.
Ветра занозят неба волчью шкуру.
Мы утепляем окна, но не легче.
Мы для сугрева пьём, но это — сдуру.
Мы город меряем тюремными шагами.
Ну а за городом? — вестимо, — слякоть.
И лучше хаять на державный камень,
чем о политике с селянами калякать.
Да и не выбраться. Ни времени, ни пылу.
Знать, от того пустое не тревожит.
«Над Балтикой дожди». И нас накрыло.
Теперь надолго. До озимой дрожи.

*****

Осень корни пускает
сквозь щели скрипящего дома…

*****

« …яко пардус…»
Слово о полку Игореве

— … по февральскому снегу
к теплу и ночлегу…»
А. Галич

Но на взморье погоды по осени нечего ждать.
Четвергов, разве что, с обложными дождями дождёшься
ну а далее медлить, — того не заметишь, как, — глядь, —
и тебя в свой сезонный реестр заметелит природа.
Так, что лучше шуршать, заметая по — лисьи следы.
Или пардусом красться по листьям опалым к приюту,
в чутком свете октябрьской колкой звезды
про себя заклиная: «Успеть — бы до первого снега».

*****

Осень грянулась оземь.
И, значит, зима.
В клинописном ландшафте избыток белил и пунктира.
Звук торопится жить,
но, взлетев, костенеет в глуши
с непривычки озябшего мира.
Греем руки о снег.

НЕВСКОЕ

И вот текут пивные дни
(зима плывет к восьмому марта),
в чухонских хлябях теплятся огни,
душа им вторит без азарта.
И время терпит. Битый час,
стоявший меж волков и бультерьеров,
под пиво тронулся. И, обтекая нас,
освободил жилплощадь интерьеру.
Всё ничего. Ещё глоток — другой
пообвыкаем к новым перспективам.
In vino истина, видать, ни в зуб ногой
(я чаю, не сыскать её и в пиве).
Но, тем не менее, мгновение продлить
попробуем, усердствуя без прыти,
вьём разговора дружеского нить:
«Можно и пиво пить, и творцом прослыти…»
Похмелье в Питере с туманами сойдет
на нет ли, или мыслью на бумагу…
Всё те же мы. Уже который год.
Во зло ли это? Видимо, во благо.

*****

Отеческих снегов покров
сегодня пухом.
Оставя вечер для стихов,
мы шепчем глухо.
Мы шелестим в ночлежной мгле
ослепшим ветром —
так искры теплятся в золе
и сыпят пеплом.
Так побеждает тишина
надменный голос.
Так искупается вина,
так зреет колос.
Так блеск и тлен веков былых
таят монеты,
так в мутной влаге рек земных
есть капля Леты.

*****

Вот и птиц уж не тянет на юг —
видно, осень уже и там.
Дверь закрою на крепкий крюк
в пику сырости и ветрам.
Летней памяти дальний жар
изнутри укрепит уют.
Золотистый вечерний шар
распадётся на тишь минут.

*****

С безмолвием в бирюльки поиграть?
— вей монолог, витийствуя в исподнем.
Всю тьму кротовью втискивай в тетрадь,
всю полночь местную с Луной глубоководной.
Пей чёрный сок, остылый на ветвях,
скользи прищуром по морозным весям,
и затеряйся путником в стволах,
оставшихся от срубленного леса.
Дли тень свою, о пасынок светил,
о, бледный сын словесной ностальгии,
певучий сор косноязычных сил,
распахнутой над полночью стихии.

***

Кем обернуться, фортель какой припасти?
Ладной омегой согнуться на глиняной писчей табличке?
Или чукотской тоской на моржовой кости…